Книга Солнце полуночи. Новая эра - Андрей Дашков

На мгновение он действительно поверил, что попал в какую-то жуткую машину времени и вернулся в прошлое, в ласковые материнские объятия. У Веспер был даже запах матери и голос матери, хотя в темноте он не различал ни черт ее лица, ни цвета ее кожи. Все сливалось, струилось и оплывало в жидком тумане слез. И теперь уже чудесным казалось не возвращение в уютную детскую постель, а страшный сон о взрослой жизни и путешествии сквозь годы…

Еще большим чудом было то, что после этого он все-таки заснул, убаюканный старой печальной песней, как будто выдохнул из себя страх, а добрая мама Веспер способна была защитить его от любой опасности, от грядущего зла.

Он не видел, как ее темное гладкое лицо превратилось в морщинистую маску белой старухи. Очень белой. Белой, как цвет погибели…

Старуха задрала голову к луне, словно крыши не существовало вовсе, и завыла по-собачьи.

Снаружи раздался ответный вой десятка песьих глоток.

* * *

До полуночи Адам Тодт предавался приятным и статичным цветным сновидениям, похожим на живопись примитивистов.

В пять минут первого начали прибывать гости.

Глава 22

Тише, малыш! Не говори ни слова

И не думай, что шум, который ты слышишь, —

Это только зверь под твоей кроватью,

В твоем чулане, в твоей голове.

Группа «Металлика»

Зеленый фургон с надписями на бортах «Закрытое акционерное общество „Мыловаренный завод“» и выключенными фарами подкатил к мотелю на нейтральной передаче. Стрелки всех указателей на приборной доске были на нуле, за исключением спидометра. Человека, сидевшего за рулем, это не смущало. Его не смущало и то, что он забрался среди ночи так далеко от города и представлял собой отличную мишень для соло. Он вообще не был озабочен собственной безопасностью. Он выполнял задание Черного Дьякона. Это было очень простое задание, и он уже справился с ним на девяносто пять процентов.

Остановив машину неподалеку от заправочной станции, водитель вышел и открыл заднюю дверь. Сегодня фургон был пуст, хотя и вонял псиной (а теперь еще и человеческими пóтом, кровью и мочой — Дьякон сдержал свое слово). Пуст, если не считать запасного колеса и кубического контейнера, на боку которого детским почерком было выведено «Ники Первый». Какой-то шутник из свиты Дьякона сделал эту корявую надпись фломастерами веселеньких цветов.

Водрузив контейнер на бетонное основание одной из колонок, водитель нажал кнопку на его верхней панели. Ошибиться трудно — кнопок всего две. Они явно были позаимствованы из бытовой рухляди. На левой имелась надпись «Stand by», на правой — «Воспроизведение». Когда водитель нажал правую, ровное зеленоватое свечение индикатора, благотворно влиявшее на его нервную систему, сменилось возбуждающе-красным.

После этого Дьякон советовал водителю уносить ноги. Тот решил, что так и сделает — но только чуть позже. Вначале он хотел лично насладиться шоу. Он уже знал, на что способен хозяин, — чего стоило одно только побоище в «Дилижансе»! Подобные зрелища не надоедали, с Дьяконом скучать не приходилось. Водитель с живодерни надеялся, что и за пределами города случится нечто столь же сногсшибательное.

Он забрался в кабину с чувством выполненного долга. Жаль, нож сегодня не пригодится. Этой ночью он будет только зрителем. Впрочем, ему достался лучший и бесплатный билет…

Водитель закурил, наблюдая за контейнером. В дым и пепел превратилась половина сигареты, прежде чем он заметил, что в тени колонки тоже сгущается дымок приятного голубоватого оттенка. Оптический эффект напоминал мерцание включенного телевизионного экрана в отсутствие передачи. Этот дымок постепенно приобретал очертания человеческой фигуры. Мерцающий призрачный силуэт был приземистым и пересеченным линиями, словно нарезанный кусок сыра, а верхние конечности казались похожими на висящие крабьи клешни.

— Что за хреновина?.. — пробормотал водитель, выплевывая окурок и на всякий случай поднимая стекло. Через несколько минут он убедился в том, что кабина фургона не является надежной защитой не только от пуль соло, но и от Ники.

Ники Первого и Последнего.

* * *

Адам Тодт открыл глаза и уставился в темноту. До этого он бродил по галереям детских образов; каждый был осколком былого счастья, заключенным в рамку из человеческих костей (из его костей); их отделяли друг от друга непроницаемые стены бесплодного существования. Мать (Веспер? Глюк?), закутанная в искрящиеся меха, смотрела на него с портрета в костяной раме, потом помахала ручкой (рама при этом превратилась в окно уходящего поезда), затем удалилась в гулкую темноту (окно стало квадратным срубом колодца)… Вода, черная вода, бездонная глубина… Жизнь вышла из воды; жизнь уходит в воду…

Вдруг он почувствовал жало в затылке. Кто-то умудрился проколоть иглой тончайшую ткань сновидений, а потом продеть нить реальности в игольное ушко грез.

Старик испытал нечто необычное. Он будто стоял на пороге двух миров, колеблясь, какой из них выбрать. Один мир был вполне безопасен и обещал легкую смерть после призрачной полужизни. В другом звучал отдаленный колокол тревоги, разбивая гулом вязкую тишину галерей и все больше напоминая биение сердца в стрессовом состоянии.

Этот «звук — ощущение — пульс» отличался от обычного сигнала клона к пробуждению. По приказу Мицара старик просыпался мгновенно, даже не осознавая перехода и не испытывая ничего, кроме, может быть, усталости. Сейчас же он почувствовал тяжесть иного рода. Бремя ответственности и свободы, которое ненадолго приняла на себя добрая мамочка Веспер, снова свалилось на него, когда он обнаружил себя в остывающей постели. Уже не в колыбели, но еще и не в гробу, а в двуспальной кровати. Он один. Совершенно беззащитный. С Терминалом, положенным в ногах, будто рака со святыми мощами. В некотором смысле это и были мощи, только не органические, а кремниевые. И еще у него отняли «соску» — нечто, порождавшее позитивные эмоции во время наведенного сна…

Постепенно реальность окутала его, запустила в мозг сотни змей и полностью завладела вниманием. Он увидел очертания предметов в комнате и услышал шорох собственного дыхания. Ветер снаружи стих; во всяком случае, не раздавалось песен, нагоняющих животную тоску.

За стеной тоже господствовала тишина. Эта тишина была обманчивой, словно фальшивый бриллиант, который кажется настоящим, пока не проведешь им по стеклу.

…Кто-то провел по стеклу.

* * *

Спустя несколько минут Адам мог соображать достаточно связно. Например, он додумался до очень неприятных вещей. Кто-то будет играть с ним, бросая из «объятий» клона в объятия Веспер, а затем в отрезвляюще-ледяной и безысходный вакуум инфантилизма, пока… пока в нем самом не перегорит некое реле, переключающее мозги с внешнего «кино» на внутреннее. Адам Тодт был очень близок к тому, чтобы возненавидеть себя и свою слабость, однако и эта эмоция была подвержена переключению.