Книга Мы не "рабы", а внуки божьи! Языческая Русь против Крещения - Лев Прозоров

Начнём издалека…

В 1450 году некий подданный христианнейшего короля Франции, Ж. Ле Бувье, писал в своей «Книге описания стран» о соседях своего народа: «Англичане жестоки и коварны, к тому же они скупые торговцы, швейцарцы жестоки и грубы, скандинавы вспыльчивы и злы; неаполитанцы толсты и грубы, плохие католики и великие грешники; кастильцы яростны, плохо одеты, обуты, спят на плохих постелях и плохие католики».

Набрасывая несколькими смелыми мазками портрет каждой европейской нации, раздавая, так сказать, всем сёстрам по серьгам, Ле Бувье всякое лыко вставляет в строку – от плохой постели до недостаточной, на его взгляд, католичности.

Разумеется, на таком фоне земляки автора «Книги описания стран» должны смотреться чистейшими ангелами… но нас сейчас занимает не это. Как легко заметить, обвинение в «плохом» католичестве француз выдвинул двум нациям: «неаполитанцам», то есть итальянцам, и «кастильцам» – испанцам.

Почему же, однако, именно эти народы удостоились такого эпитета? Ведь впоследствии, как мы знаем, и те, и другие остались верны Ватикану даже три века спустя после желчного «этнографа» Ле Бувье, когда большинство перечисленных Ле Бувье народов, не наделённых клеймом «плохих католиков», впало в протестантизм или же и вовсе – как те же французы – отошло от христианства, отправляя священников на гильотины «во имя разума и прогресса».

Дело во времени, когда недипломатичный француз писал свою книгу. В 1450 году ни про какие ереси во Франции не слышали (кипевшая гуситскими войнами Чехия была слишком далеко, а Мартин Лютер ещё и не родился). «Плохой католик» в устах европейца 1450 года означает «плохой христианин»!

Любопытно, что и писатель и учёный, специалист по культуре Средних веков, Умберто Эко пишет нечто сходное. В своём романе «Имя розы», который нам уже доводилось цитировать во введении, он устами сурового англичанина-доминиканца, Вильяма Баскервильского, говорит послушнику Атсону: мол, итальянцам для того, чтобы испытывать благоговение, нужен какой-нибудь идол, и чаще всего этот идол принимает имя одного из святых.

Англичанин выражает опасение, что итальянцы, мол, таким образом вот-вот дойдут «до вторичного язычества».

Вильям Баскервильский попал в точку. Вот что, например, произошло на юге Италии в конце 1893 года (!!). Долгая засуха обрушилась на эти края. Погибали хлебные поля и сады, людям грозил голод.

После того как бессильными оказались пышные крестные ходы, ночи напролёт с чётками в руках и молитвой на устах перед статуями святых, развешивание по ветвям садов пальмовых ветвей, освящённых в Вербное воскресенье, и даже разбрасывание по полям выметенного из церквей в то же воскресенье сора [63] , отчаявшиеся крестьяне перешли к крайним мерам.

Разъярённые итальянцы пришли в церковь уже далеко не с благочестивыми намерениями. Прошли времена, когда жители Никозии с песнями носили по городу распятия, стегая друг друга прутьями, теперь прутьями лупили статуи святых, не пожелавших отозваться на молитвы.

В Палермо прихожане выволокли изваяние Иосифа из церкви на солнцепёк, чтобы он сам попробовал того, что по его милости пришлось выносить людям, и поклялись оставить названного отца Спасителя там, покуда не пойдёт дождь.

Это, впрочем, ещё было мягкое обращение – со статуй святых сдирали великолепные одеяния, поворачивали лицом к стенам, будто негодных детей, им грозили, над ними издевались, их оскорбляли, их окунали в лужи, их изгоняли за пределы приходов.

В городе Кальтанисетта у архангела Михаила оторвали золотые крылья, но, правда, заменили их картонными – видимо, сочтя, что слишком жестоко будет превращать крылатое существо в бескрылого калеку; с него содрали пурпурную мантию и обрядили в тряпьё и обноски.

Хуже же всего пришлось святому Анжело, покровителю Ликата – толпа недавних почитателей ободрала своего нерадивого заступника донага, заковала в цепи и грозила повесить или утопить. «Дождь или верёвка?!» – выкрикивали рассвирепевшие итальянцы, размахивая перед деревянным лицом святого веревочной петлёй.

Вот это и есть «плохие католики», или, если угодно, «вторичное язычество». Да, итальянцы действительно боролись с засухой как язычники, да, они действительно относились к статуям святых, будто к идолам. Вот только земляки их строгих судей – и реального Ле Бувье, и вымышленного англичанина – к этому времени перестали, в подавляющем и абсолютном большинстве своём, быть не то что католиками, но хотя бы просто верующими в Бога людьми.

Вспомним, читатель, то, о чём мы говорили в предисловии. «Начиная с XVI века в процессах над ведьмами, проповедях, катехизисах настойчиво подчёркивается различие между Богом и Сатаной, святыми и демонами, с тем чтобы укоренить его в менталитете сельских жителей», – пишет Делюмо.

Начиная с XV века резко изменившая отношение к ведьмам и колдовству церковь начинает преследовать их и сжигать на кострах. Всё это – грани одного процесса. Покончив, в основном, с сознательным язычеством (в конце XIV века приняла христианство Литва, последняя языческая страна Европы), церковь обратилась на борьбу с остатками язычества среди своих прихожан.

Кто ж виноват, что некоторые из церковников, такие как монах-августинец из Германии, Мартин Лютер, пошли в этом деле дальше остальных и обратились на те пережитки язычества, которые вросли в самую, если так можно выразиться, плоть церкви?

Протестанты объявили войну тому наследию прежней Веры, которое церковь сознательно ли, дабы облегчить язычникам переход к христианству, бессознательно ли, в душах новых, не вполне последовательных прихожан, взяла себе, – культу святых, наследнику многобожия, почитанию икон и мощей, наследнику идолопоклонства, пышным ритуалам, наследникам магии, звону колоколов и ярким ризам прелатов, самому аппарату священничества, наследнику жречества, наконец, самому символу креста (впрочем, до этого дошли не все).

Всё это открыто и, в общем-то, справедливо обличалось как наследие богомерзкого, поганого язычества.

XVI и XVII века прошли под знаком этой борьбы – борьбы между язычеством и христианством, перекинувшейся внутрь христианского общества. Пересказывать ее в подробностях здесь, пожалуй, не стоит.

Всё слишком напоминает прежнюю борьбу с язычеством – теперь толпы фанатиков громили не капища, а церкви, теперь волокли за лошадьми и швыряли в костры не волхвов и жриц, а священников и монахинь, ломы разбивали не статуи Бригитты или Фрейи, а улыбающиеся лица мадонн и кудрявые гипсовые головки младенцев на их руках.

Точно так же превращались в пустыни целые области, брат шёл на брата и сын на отца – в общем, церковь полной чашею пила то, что по её милости пришлось отведать поклонникам старых Богов.

«Ибо какою мерой вы мерите, такою и вам отмерено будет»…