Книга Ключ Сары - Татьяна де Ронэ

— Мама, почему ты мне ничего не сказала о ребенке?

— Я собиралась, родная, собиралась рассказать тебе все.

Она подняла на меня глаза.

— Это из-за ребенка у вас с папой возникли разногласия?

— Да.

— Ты хочешь ребенка, а папа нет, правильно?

— Что-то в этом роде.

Она нежно погладила меня по руке.

— К нам едет папа.

— О Господи… — только и смогла сказать я.

Бертран будет здесь. Бертрану придется расхлебывать кашу, которую заварила я.

— Я позвонила ему, — сообщила Зоя. — Он будет здесь через пару часов.

Глаза у меня наполнились слезами, и я тихонько заплакала.

— Мама, перестань сейчас же, не надо, — взмолилась Зоя, судорожно вытирая ладошками мое лицо. — Все в порядке, теперь все в порядке.

Я слабо улыбнулась и кивнула головой, чтобы успокоить ее. Но мой мир опустел и рухнул. Перед глазами у меня стояло лицо уходящего Уильяма Рейнсферда. «Я больше никогда не хочу вас видеть. Я больше ничего не хочу слышать. Пожалуйста, больше никогда не звоните мне». Его ссутулившиеся плечи. Сжатые в ниточку губы.

Впереди меня ждали тоскливые и беспросветные дни, недели и месяцы. Еще никогда в жизни я не чувствовала себя такой бесполезной, опустошенной, потерянной. Внутренний стержень моего «я» надломился. И что же осталось? Ребенок, который не нужен моему бывшему мужу (а он скоро станет таковым, я не сомневалась) и которого мне предстоит растить одной. Дочь, которая очень скоро станет девушкой, а та чудесная маленькая девочка, какой она была сейчас, исчезнет безвозвратно. Скажите на милость, чего еще мне оставалось ждать от жизни?

Приехал Бертран, спокойный, деловой, уверенный, нежный и заботливый. Я полностью положилась на него, слушая, как он разговаривает с доктором, время от времени бросая на Зою одобрительные и подбадривающие взгляды. Он позаботился обо всем. Я должна буду оставаться в больнице, пока кровотечение не прекратится полностью. Потом я вернусь в Париж и постараюсь вести спокойный и размеренный образ жизни до наступления осени, как минимум, когда пойдет пятый месяц моей беременности. Бертран ни разу не упомянул Сару. Он не задал ни единого вопроса. Я погрузилась в умиротворенное молчание. Я не хотела говорить о Саре.

Я начала чувствовать себя пожилой маленькой леди, которую возят туда-сюда, совсем как Mamé в пределах ее маленького мирка, дома престарелых, и приветствуют теми же дежурными улыбками и все той же зачерствелой доброжелательностью. Как легко позволить другому человеку управлять своей жизнью. Собственно, мне не за что было цепляться и сражаться. За исключением ребенка.

Ребенка, о котором ни разу не вспомнил Бертран.

___

Когда несколько недель спустя мы приземлились в Париже, мне показалось, что прошел целый год. Я все еще чувствовала себя усталой, и мне было очень грустно. Каждый день я вспоминала Уильяма Рейнсферда. Несколько раз я порывалась взять в руки телефонную трубку или ручку и лист бумаги, намереваясь поговорить с ним, написать, объяснить, сказать что-то важное, сказать, что я прошу у него прощения… Но так и не осмелилась.

Дни шли за днями, и лето сменилось осенью. Я лежала в кровати и читала, писала статьи на портативном компьютере, разговаривала по телефону с Джошуа, Бамбером, Алессандрой, с моей семьей и друзьями. Я работала на дому, не покидая спальни. Поначалу мне казалось, что я не справлюсь, но потом все как-то устроилось. Мои подруги Изабелла, Холли или Сюзанна по очереди навещали меня и готовили обеды. Раз в неделю одна из моих золовок в сопровождении Зои отправлялась в близлежащий гастроном за продуктами. Пухленькая, чувственная Сесиль пекла для меня crêpe,[70]сочившиеся маслом, а изысканная, угловатая Лаура готовила низкокалорийные салаты, которые получались у нее необыкновенно вкусными и питательными. Свекровь не баловала меня посещениями, зато присылала свою служанку, живую и ароматную мадам Леклер, которая столь энергично пылесосила квартиру, что я вздрагивала от страха. На неделю приезжали мои родители, остановившиеся в своей любимой маленькой гостинице на рю Деламбр. Мысль о том, что они скоро вновь станут дедушкой и бабушкой, приводила их в восторг.

Каждую пятницу в гости ко мне с букетом алых роз неизменно заглядывал Эдуард. Он усаживался в мягкое кресло рядом с кроватью и снова и снова просил меня описать ту встречу и разговор, который состоялся у меня с Уильямом в Лукке. При этом он качал головой и вздыхал. Снова и снова он повторял, что ему следовало предвидеть реакцию Уильяма. И как могло случиться, что ни он, ни я даже не подумали о том, что Уильям может ничего не знать и что Сара могла ни словом ни обмолвиться ему о своем прошлом?

— Может быть, нам все-таки стоит позвонить ему? — с надеждой обращался он ко мне. — Может быть, мне самому позвонить ему и постараться все объяснить? — Но потом он смотрел на меня и бормотал: — Нет, конечно, я не могу так поступить. Это было бы верхом глупости с моей стороны.

Я поинтересовалась у врача, нельзя ли устроить что-то вроде небольшой вечеринки, при условии, что я не буду вставать с дивана в гостиной. Доктор разрешила, но взяла с меня обещание, что я останусь в горизонтальном положении и не стану поднимать тяжести. И вот однажды вечером, в самом конце лета, приехали Гаспар и Николя Дюфэры, чтобы познакомиться с Эдуардом. На встрече присутствовала и Натали Дюфэр. А еще я пригласила Гийома. Вечер получился трогательным и незабываемым. Троих пожилых мужчин связывали воспоминания о светловолосой маленькой девочке с бирюзовыми глазами. Я смотрела, как они склонялись над старыми фотографиями Сары и письмами. Гаспар и Николя расспрашивали нас об Уильяме, а Натали молча слушала, помогая Зое готовить напитки и закуски.

Николя, несколько более молодая версия Гаспара, с таким же круглым лицом и легкими, тонкими белыми волосами, рассказывал о своих отношениях с Сарой. Он вспоминал, как поддразнивал ее, не в силах выносить ее молчание, которое причиняло ему физическую боль, и как радовался любой ее реакции, будь то просто пожатие плечами, оскорбление или пинок. Радовался, потому что пусть на мгновение, но она отказывалась от своей страшной тайны, от своего уединения. Он рассказал нам о том, как она первый раз искупалась в море, в Трувиле, в начале пятидесятых. Она с невероятным изумлением смотрела на океан, а потом вскинула руки, завизжала от восторга и на своих худеньких, костлявых, слабеньких ножках побежала к воде и окунулась в прохладные синие волны. А они с братом последовали за ней, оглашая воздух дикими воплями, очарованные зрелищем этой новой, незнакомой им Сары, которую они никогда не видели.

— Она была просто красавицей, — вспоминал Николя, — она была потрясающе красивой восемнадцатилетней девушкой, в которой кипела жизнь и внутренняя энергия, и в тот день я впервые ощутил, что в ней живет счастье и что для нее еще не все потеряно. Что в ней еще не умерла надежда.