Книга Расстрельное время - Игорь Болгарин

Не видно было ни людей, ни собак. Но кое-где из печных труб уцелевших домов тянулся к безветренному морозному небу жидкий дымок, свидетельствующий, что жизнь ещё теплится в этих переживших многодневный разор селах. Постепенно и робко она налаживалась.

Без остановки тихо проехали Джанкой. Городок почти не пострадал. Кутепов пытался создать здесь, на западной стороне, второе кольцо обороны Крыма, но не успел.

По улицам Джанкоя торопливо ходили люди, у магазина с вывеской «Хлебная торговля» стояла небольшая очередь. В дверь никто не входил, видимо, она была заперта.

— Вот! Обратите внимание! — обернулась к своим спутникам Землячка. — С этого надо начинать!

— С чего? — не понял Маметов.

— С хлеба.

Хлеба в Крыму никогда не было вдосталь. Пахотных земель здесь немного, зато много камня. Хлебом себя Крым никогда не кормил.

— Буквально завтра пошлем в Северную Таврию продотряды. Ничего! Пусть раскошелятся!

Землячка говорила решительно, едва ли не до крика повышая голос. Можно было подумать, что она с кем-то спорит или выступает с трибуны, хотя ей никто не возражал. Серьезных поводов не было, а вступать в спор с Землячкой по мелочам никто не хотел. Её скандальный характер был всем известен.

Сразу за Джанкоем поезд стал резко тормозить и остановился.

Бела Кун прошел к выходу, спросил у стоящих в тамбуре охранников:

— Что там? Что-то случилось?

Но охранники пока ещё ничего не успели выяснить.

Кун протиснулся к двери, выглянул наружу. Неподалеку двое путейцев о чём-то беседовали с машинистом «кукушки», видимо, объясняли ему причину остановки.

— Любезные! Не скажете, почему остановились? — спросил у них Кун.

— Пути подорваны, — ответил один из путейцев. Они, похоже, уже были посвящены в то, что в вагоне едет крымское правительство, потому что покинули машиниста паровоза и приблизились к вагону. Один из них продолжил обстоятельно объяснять: — Туточки вчерась красные с белыми сурьёзно поскубались. Людей побитых и порубанных много. И тех и энтих. И ранетых полно, ещё не всех увезли. У нас в Джанкое ещё с девятнадцатого больница разбита, не успели починить. В Симферополь везти далеко, не выдержат. И путя в трех местах разобраны, в одном — подорваны.

— И сколько стоять придется? — поинтересовался Кун.

— Я и говорю, путя в четырех местах поврежденные, — вновь как несмышленышу ласково объяснил путеец. — Как ремонтники постараются, так сразу.

Поняв, что остановка предстоит длительная, на насыпь спустился Ульянов и подал руку Землячке. Но та отклонила его руку и легко спрыгнула на мягкую насыпь. Вслед за нею спустился Маметов, и они вдвоем помогли Гавену и Лиде.

Гурьбой они прошли к пока ещё вздыхающему паровозу. Впереди увидели искорёженные взрывом рельсы, а внизу возле высокой насыпи суетилось множество людей, стояли телеги, повозки, тачанки, и среди них возвышались два потрепанных грузовых «форда».

Это было поле недавнего жестокого боя. По нему ходили санитары, склонялись над ранеными. Похоронная команда сносила в одно место убитых, и аккуратно укладывала их рядышком, накрывая лица шинелями, фуражками, конскими попонами — всем, что попадалось под руки.

Члены крымского правительства по пологой, недавно вытоптанной тропинке, спустились с насыпи вниз. Лиде и Гавену помогал Дмитрий Ульянов.

Землячка решительно подошла к санитару, который только закончил перевязывать раненого и, ожидая, когда поднесут следующего, старательно вытирал тряпкой окровавленные руки. Операционным столом служил стоящий на обочине дороги обычный крестьянский большой дубовый стол. Он стоял рядом с палаткой, потому что в палатку не помещался.

— Когда? — коротко, начальственным тоном спросила Землячка.

— Вчера по полудни. Кубанцы Фостикова и наши, Тридцатая стрелковая.

— Грязнов? — вспомнила фамилию комдива Тридцатой стрелковой дивизии Землячка. — Что ж так долго возитесь?

— А что ночью сделаешь? На голос ходили, потом с факелами. Фостиков так быстро отсюда сбежал, что не только убитых, но и раненых своих здесь оставил. И убитые и раненые, в основном, казаки.

— Наших-то много?

— Убитых пока семеро насчитали. И раненых тоже немного… Всех тяжелых уже подобрали, сейчас легких, но не ходячих, чаем отогреваем, — обстоятельно объяснял санитар.

— Кто начальник медслужбы Тридцатой?

— Фельдшер Трошкин.

— Пригласите его!

— Так это, извиняюсь, я и есть, — приложил руку к козырьку порядком изношенной фуражки санитар. — Был военврач Загальский, так он, в аккурат, тифом заболел. Его на том берегу Сиваша оставили.

— Так кто всеми вами руководит? — удивилась Землячка.

— Комиссар. Но он не наш, не из Тридцатой. Ехал мимо. А может, прислали? — объяснил Трошкин и указал куда-то в степь. — Да вона он, возле телег.

Подняв голову, Землячка увидела вдали, у стоящих телег и машин вполне осмысленное движение, центром которого был человек в лоснящейся на солнце кожанке. Он отдавал какие-то распоряжения по поводу раненых, их укладывали, кого в автомобиль, кого на телеги. Слов слышно не было.

Землячка двинулась в сторону незнакомого ей комиссара, так ретиво командующего санитарами Тридцатой дивизии. Члены крымского правительства, как цыплята за наседкой, пошли вслед за нею. Иногда она брезгливо переступала через тела убитых и ещё не убранных с поля боя казаков и шла дальше. Остальные обходили их и торопливо догоняли Землячку.

Когда они подошли ближе, до неё стали доноситься распоряжения комиссара:

— Те три телеги — в Колай. Подсадите ещё по одному раненому. Обещали принять двенадцать… Кто из Ак-Шейха?

— Мы.

— Сколько телег?

— Две.

— Возьмете шестерых. В Каранкут отправляйте «форд». Там медстационар на десять коек. Потеснятся немного, примут четырнадцать.

«Интересно, что за самозванец?» — подумала Землячка. Чем ближе она подходила, тем явственнее звучали напористые слова комиссара. Но поразили её даже не слова, а голос. Этот голос был ей чем-то знаком. Не просто знаком, она его не однажды слышала.

А комиссар не обращал никакого внимания на приближающуюся делегацию. Он был целиком поглощен своим делом.

— Кто едет в Каранкут? — он огляделся по сторонам, выделил среди обступивших его людей крепкую дивчину в шинели и в буденовке. — Давай, Даша, в Каранкут!

— А если не примут?

— Такого не может быть. Но, в случае чего, гони всех саботажников к чертовой бабушке и принимай на себя должность начальника стационара. Именем советской власти!

— Поняла!

Даша проворно забралась в кузов «форда» и примостилась на тесном пятачке среди лежащих на соломе раненых.