Книга Невидимки - Стеф Пенни

— Ну, за здоровье.

— Именно. За здоровье.

Я чокаюсь с ним и опрокидываю стопку. Из глаз у меня брызжут слезы: ром оказывается чересчур крепким, какая-то дешевая марка. Иво опрокидывает свою и на миг зажмуривается.

Мы принимаемся за еду.

— Вкусно, — говорю я, совершенно не кривя душой.

Иво выключил в кухне свет, и мы сидим в потемках. Наверное, им приходится экономить ресурс генератора, чтобы не остаться без электричества, когда оно действительно необходимо. Иво ест жадно, как будто изголодался, опустив голову вниз. Он макает ломоть хлеба в рагу, складывает его и отправляет в рот. Снова он заговаривает, лишь когда тарелка у него почти пустеет.

— Вы ведь знаете, что у меня была сестра. Кристина. Она отдала за меня жизнь.

Я смотрю на него во все глаза; предположительно именно этого он и добивался.

— А я думал, она погибла в автомобильной аварии.

— Если б не авария, то случилось бы что-нибудь другое, — произносит он совершенно будничным тоном, как будто мы обсуждаем погоду.

— Я не понимаю.

Иво разгрызает хрящ и, вытащив его изо рта, принимается рассматривать.

— Папа хотел чуда. Для меня. Но если ты цыган, за все приходится платить. Жизнь за жизнь. Так сказано в Библии.

— Не в том смысле, я думаю.

— Однако это правда. Так в итоге и вышло. Выжил только один из нас.

— Ну… наверное, с вашей точки зрения это может так выглядеть.

Иво откладывает ложку, вытаскивает сигарету и, не глядя на меня, закуривает. Я с досадой отвожу взгляд. Мне вдруг становится как-то нехорошо.

— Папа знал, что ему суждено потерять еще одного ребенка. Он знал это. А Иво Янко был последним. Единственным, кто носит это имя. И я должен передать его дальше.

Эта фраза кажется мне немного странной. Но я и сам чувствую себя немного странно. Как будто я — вовсе не я.

— Это…

Я пытаюсь припомнить слово, которое использовала Лулу… да как же его? «При…» Как там дальше? Слово вертится на языке, но я никак не могу вспомнить. Это раздражает.

— Как же это называется… что-то вроде кармы? При… прикада? Нет…

Почему так колотится сердце?

— …Приказа?

Он смотрит на меня. В упор, с любопытством. Когда он хочет, взгляд у него совершенно спокойный.

— Так вы в курсе. Ну да. Каждый, кто поступает неправильно, должен понести наказание. Кристина понесла наказание. Незаслуженное, правда. Иногда я думаю, лучше было бы, если бы она… но семья… она угасает…

— Но вы… вы совсем молоды. Вы всегда можете жениться еще раз.

Наверное, это жестоко — говорить такие вещи? Меня вдруг бросает в жар, словно от стыда. Я делаю большой глоток пива, чтобы охладиться. Такое чувство, что часть его течет мимо рта по подбородку. Иво смотрит в стол, поэтому ничего не видит. Он издает вздох.

— У вас могут быть еще дети, — говорю я.

Иво вскидывает на меня глаза, полные боли.

Рот его открывается, но он ничего не говорит.

Собственный язык кажется мне распухшим, но я упрямо продолжаю:

— Вы могли бы… шансы есть.

Почему мне так жарко? Сердце бешено колотится. Лицо у меня горит. Наверное, я весь красный. Я провожу ладонью по лбу. Рука кажется тяжелой и непослушной.

— Рэй? Рэй?

Моя ладонь плашмя хлопает по столу, как будто я собираюсь сделать какое-то объявление. Я в ужасе смотрю на нее. И вдруг краем глаза замечаю что-то надвигающееся на меня.

— Можно мне… можно мне воды?

— Рэй, с вами все в порядке?

Иво склоняется надо мной, нависает сверху. Последнее, что я вижу, — это выражение тревоги на его лице. Выражение, которое можно назвать почти нежным.

41

Больница Святого Луки

Меня приходят проведать Хен с Мадлен. Они приносят виноград и цветы; и то и другое ее идея. Я понимаю, что это очень мило с ее стороны, но лучше бы они не утруждались. В обществе Мадлен все силы у меня уходят только на то, чтобы не чувствовать себя неотесанным чурбаном с комплексом неполноценности. Лежа в постели в бумажной сорочке, с распухшим языком и недействующей рукой, рассчитывать я не могу вообще ни на что.

— Как ты, Рэй?

— Неплохо, правда.

— Рада видеть, что ты идешь на поправку. Мы так волновались. — Она косится на Хена. — Ты по-настоящему нас напугал.

Я подавляю желание извиниться.

— Врачи говорят, у тебя уже все в порядке. — Хен склоняется ко мне и сжимает локоть моей здоровой руки. — Выглядишь ты намного лучше, чем позавчера.

— Да. Ты был на стоянке?

— На стоянке?

— У Янко? Тебе нужно поговорить с Иво.

Хен с Мадлен переглядываются.

— О работе не волнуйся. Все под контролем.

Вид у него почти самодовольный. Он ничего не знает. Это не его вина: я сам ему не сказал.

— Я должен кое-что тебе сказать… — Я бросаю на Хена многозначительный взгляд. — Прости, Мадлен, не могла бы ты…

— Да. — Мадлен поднимается. — Схожу выпью кофе.

Она широко улыбается и выходит. Хен вздыхает:

— Она приехала издалека, чтобы повидать тебя, если ты забыл. Не мог бы ты вести себя немного… поцивилизованней?

Вот это неожиданность.

— Прости. Это важно.

— Настолько важно, что не может подождать пятнадцать минут? — спрашивает он, вскидывая брови.

— Иво меня отравил, — заявляю я.

— Что?

— Ты говорил с врачами? Они тебе сказали? Меня отравили спорыньей и беленой. Как, по-твоему, это случилось?

Хен опускает взгляд в пол.

— Что, по-твоему, я делал у черта на куличках в лесу? — продолжаю я.

— Ладно, выкладывай, что случилось.

Я рассказываю ему все, что помню. Вернее, то, что имеет отношение к делу, — ни про Лулу, ни про наш разговор, ни про встречу с Джен, если уж на то пошло, я не упоминаю.

Когда я рассказываю ему про находку на Черной пустоши, он хмурится:

— И когда ты собирался рассказать мне об этом?

— Это случилось в субботу. В выходные, понимаешь? Я подумал, это может подождать до понедельника. Но в воскресенье я поехал к Янко.

Вид у Хена становится все более и более осуждающий. Наверное, мне следовало рассказать ему и об этом тоже. Но ведь он стал бы меня отговаривать.

— Потом Иво пригласил меня на ужин. И вот я здесь.