Книга Оливия Киттеридж - Элизабет Страут

Оливия подозвала Догфейса, прищелкнула поводок к его ошейнику, повернулась и направилась домой. Перед тем как подойти к дому, она оглянулась и увидела, что молодой человек переходит улицу с Бланш на поводке и попугаем на плече. Странное чувство потери ориентации вдруг овладело Оливией. Так это и есть жилец Кристофера? Эта претенциозная кожаная куртка, эта манера поведения — агрессивно-недружелюбная, с точки зрения Оливии. Отпирая зарешеченную входную дверь, Оливия чувствовала себя так, будто в восемь часов утра участвовала в небольшом боестолкновении. Она подумала, что ее сыну не следует жить в этом городе. Он не боец.

Кухня была пуста. Наверху в душе шумела вода. Оливия тяжело опустилась в деревянное кресло. Когда-то она знала имя каждого из шестерых. Сейчас она не помнила ничего, только имя жены — Роза, и девочки — кажется, Андреа? Шон, вполне вероятно, мог быть одним из самых младших. Но сколько тысяч Шонов О'Кейси бродит вокруг, и какое это на самом деле имеет значение? Словно вспоминая что-то вдруг услышанное о каком-то дальнем родственнике, Оливия сидела в темной кухне и вспоминала о той женщине — о себе, — как она думала, что если бросит Генри и уйдет к Джиму, то будет готова сделать все что угодно для его детей — такой огромной казалась ее любовь к нему.

— Кристофер, — сказала она. Он вошел на кухню с мокрой головой, но уже одетый для работы. — Мне кажется, я встретила твоего жильца в парке. Я не знала, что у него, кроме религиозного попугая, еще и собака есть.

Крис кивнул и стал пить кофе из кружки, стоя у раковины.

— Он мне ни капельки не понравился.

Кристофер поднял одну бровь:

— Какой сюрприз!

— Он показался мне ни капельки не приятным. Я предполагала, что истинные христиане считаются приятными людьми.

Ее сын отвернулся — поставить кружку в раковину.

— Если бы у меня хватило энергии, я бы рассмеялся, но Эннабел опять сегодня не спала, и я устал.

— Кристофер, а что там за история с матерью Энн?

Он вытер кухонным полотенцем стойку — одним широким взмахом и ответил:

— Она алкоголичка.

— Ох, боже милостивый!

— Ага. С ней просто беда. А ее отец, теперь покойный, — хвала Господу, как сказал бы попугай, — служил в армии. Заставлял их каждое утро отжиматься от пола на руках.

— Отжиматься от пола на руках? Ну, я вижу, у вас обоих оказалось много общего.

— Что ты имеешь в виду?

Оливии показалось, что лицо сына чуть порозовело.

— Я просто иронизирую. Представь, как твой отец заставляет тебя отжиматься от пола на руках.

То, что он не нашел нужным ей ответить, несколько выбило Оливию из колеи.

— Твой жилец интересовался, как это ты смог позволить себе купить такой дом, — сказала она.

Он сердито нахмурился, снова став хорошо знакомым ей Крисом.

— Это не его дело, черт возьми!

— Конечно нет. Я сама точно так же подумала.

Кристофер взглянул на часы, и Оливия вдруг испугалась, что вот он уйдет и она останется одна с Энн и ее детьми в этом темном доме.

— Сколько времени тебе надо ехать до работы? — спросила она.

— Полчаса. В часы пик метро набито до отказа.

Оливия никогда не ездила на метро.

— Крис, тебя не беспокоит возможность нового акта?

— Акта? Террористического акта?

Оливия кивнула.

— Нет. Вроде как нет. Я хочу сказать, это все равно случится, так что нельзя ведь только и делать, что вечно сидеть и ждать.

— Ну да. Я понимаю.

Крис провел пятерней по мокрым волосам, раз-другой встряхнул головой.

— Тут на углу был магазинчик, его держали парни из Пакистана. В магазине почти ничем не торговали — несколько маленьких кексов к чаю, бутылочка коки. Явно прикрытие для чего-то другого. Но я всегда по утрам там останавливался и покупал газету. Парень был по-настоящему любезен. «Как ваш дела сегодня?» — обычно спрашивал он, открывая в улыбке пожелтевшие зубы. Он улыбался мне, а я улыбался ему, и было как бы понятно, что он ничего против меня не имеет, но, если бы он знал, какая станция метро сегодня взлетит на воздух, он улыбнулся бы мне и спокойно глядел бы, как я туда спускаюсь. — Крис пожал плечами.

— Откуда ты знаешь?

— Я не знаю. И в то же время знаю. Магазин закрыт. Парень сказал, ему надо возвращаться в Пакистан. Это было в его взгляде, мам, вот и все, что я могу сказать.

Оливия кивнула, глядя на большой деревянный стол.

— И все-таки тебе здесь нравится?

— Очень.

Однако день прошел нормально, а за ним прошел и еще один день. Оливия выводила пса в парк пораньше, чтобы избежать встречи с Шоном. И хотя все оставалось для нее чужим и странным, как в чужой стране, чувство спокойного счастья не покидало ее: она — вместе с сыном. Временами он был разговорчив, временами — молчалив и именно тогда становился более всего ей близок. Его новая жизнь была ей непонятна, как и Энн, порой произносившая вещи, на которых как бы давным-давно уже поставлена проба, но она не замечала в Крисе ни следа мрачной необщительности, и важно было именно это; это и еще то, что Оливия снова была вместе с сыном. Когда Теодор называл ее бабушкой, она отзывалась. И хотя на самом деле терпеть этого ребенка не могла, она примирилась с ним и даже однажды читала ему сказку на ночь. (Несмотря на то что, когда она пропускала хотя бы одно слово и он ее поправлял, она готова была дать ему как следует прямо по его темноволосому затылку.) Мальчишка был членом семьи ее сына, как и она сама. Когда она уставала от Теодора или когда плакала малышка, Оливия спускалась к себе в подвал, ложилась на кровать и думала о том, как она счастлива, что не бросила Генри ради Джима. Не то чтобы она реально это сделала бы, хотя помнила: в те дни она чувствовала, что способна сделать это, — но что тогда было бы с Крисом?

На третье утро, когда Энн вернулась, проводив Теодора в дошкольную группу, а Кристофер уже ушел на работу, малышка плескалась в пластмассовом бассейне за домом, а Оливия сидела на пляжном стуле.

— Вы сможете присмотреть за ней, мама, пока я соберу грязное белье? — спросила Энн, и Оливия ответила:

— Конечно.

Эннабел забеспокоилась, но Оливия бросила ей найденную поблизости веточку, и девочка принялась шлепать ею по воде. Оливия смотрела наверх, на балкон, пытаясь обнаружить признаки присутствия попугая, который иногда, без какой бы то ни было провокации, произносил: «Господь всемогущ».

— Чушь собачья! — сказала Оливия. Потом повторила эти слова погромче.

— «Хвала Господу!» — раздалось сверху.

Она сбросила сандалии, почесала ступни и откинулась на спинку стула, довольная, что вынудила попугая ответить. Он действительно говорил совсем как тетушка Ора. Оливия встала, пошла на кухню взять пончик и, когда, жуя его, остановилась у раковины, вдруг вспомнила о малышке.