Книга Похититель вечности - Джон Бойн

— Это был свадебный подарок, — ответил я, когда он снова спросил меня, где я его раскопал. — Моей бывшей тещи, да упокоится она с миром. — Они оба печально кивнули, уставившись на секунду в пол — из уважения к покойным родственникам, хотя те скончались два столетия назад. Видимо, подумали о моей последней жене, о которой я им рассказывал. Нечто вроде минуты молчания в память о них, и мне хотелось прервать ее, поскольку те люди не заслуживали таких знаков уважения. — Мне кажется, прошли века с тех пор, как мы собирались вместе, — бодро сказал я, вспоминая наши оживленные обеды наверху. — И бог знает, сколько времени прошло с тех пор, как я приглашал вас к себе.

— Вы все еще встречаетесь с Тарой Моррисон? — спросила Полли, наклоняясь вперед. Что–то заставило меня взглянуть на ее руки — нет ли у нее диктофона.

— О, нет, — со смехом ответил я. — Мы довольно давно не виделись. Боюсь, теперь это вряд ли возможно.

— Какая жалость, — ответила она; я заподозрил, что она входит в число поклонниц колонки «Тара говорит». Я представил себе, как она следует правилам Тары для живущих в навязчивых состояниях. Когда мы последний раз с ними обедали, она не могла оторвать глаз от знаменитости, а после обеда загнала ее в угол, испрашивая матримониального совета у женщины, которая никогда в жизни не имела постоянных отношений.

— Мне казалось, вы — прекрасная пара, — великодушно добавила она.

Я пожал плечами:

— Не знаю. — Меня удивило, что я внезапно подумал о Таре почти с сожалением. Мне пришло в голову, как часто думал я о ней, как сильно она меня восхищала и одновременно раздражала, и насколько радовала меня перспектива заполучить ее обратно на телестанцию. Я слегка поежился. — Мы оба очень занятые люди, — сказал я, — особенно Тара. У нее так много дел, что сложно найти время побыть вместе. К тому же она слишком много времени обдумывает каждое свое заявление, ей это нелегко дается. Да к тому же разница в возрасте.

— О, какая чепуха, — раздраженно сказала Полли, я тут же осознал свой faux pas, посмотрев на неравную пару, сидящую передо мной. — Возраст не имеет никакого значения. Да и не похоже, что вы намного старше ее. Ей должно быть уже за тридцать. А вы, держу пари, родились уже после войны.

Я открыл рот и задумался над этим.

— Я родился в сорок третьем, — честно признался я.

— Ну и вот. Сколько же вам тогда? Пятьдесят шесть?

— Пятьдесят шесть, — кивнув, подтвердил ее муж, точно живой калькулятор.

— Ну и вот, — повторила она, не желая признавать поражение. — Вы же понимаете? Не такая уж большая разница.

Я пожал плечами и решил сменить тему. Я понимал, что Мартину этот разговор не слишком приятен — тема возраста раздражала его. Он как–то признался, что с девятнадцати лет впадал в депрессию всякий раз, когда становился на год старше. Дни рождения повергали его в уныние; теперь, разумеется, с высоты шестидесяти одного года, он оглядывался назад на десять, двадцать, тридцать лет, понимая, как молод он тогда был, но не осознавал, насколько все это относительно. Если бы он только мог себе представить, каково это — стоять на пороге четвертого века, — вот тогда бы он в самом деле почувствовал себя старым.

Быть может, вопрос возраста был столь болезненным для Мартина еще и потому, что он сомневался в верности Полли. Несколько месяцев назад, когда мы с ним немного выпили, он сказал, что подозревает Полли в романе с курьером нашей станции. Этому парню — я разыскал его несколько дней спустя — было не больше девятнадцати, высокий и красивый, довольно самоуверенный тип; это, должно быть, и привлекало тех, с кем он работал. Мартин хотел, чтобы я уволил Дэниела — так звали парня, — я отказался, и это несколько омрачило нашу дружбу. Я считал, что не вправе уволить его, поскольку он справляется со своей работой, а из того, что я слышал от его начальника, работал он действительно хорошо, тем более, что обвинения против него совершенно бездоказательны. Позже от кого–то на станции я узнал, что у Полли и Дэниела был даже не роман, а лишь небольшое «приключение», но я больше не разговаривал на эту тему с Мартином, который теперь, похоже, притворялся, будто ничего и не было. Так или иначе, я знал, что юность — Юность по самой своей природе — чертовски раздражает его.

— Я хотел поговорить о программе, — начал я, когда мы покончили с обязательными светскими формальностями. — О том, как его развивать. Как менять формат. — Слова слетели у меня с языка, и я сам испугался их, поскольку приготовил иное, совершенно адекватное вступление, а вместо этого сказал такое, из чего следовало, что я считаю шоу проблемой.

— Самое время, — сказал Мартин, всегда готовый поговорить о своей карьере. — Не знаю, как вы, Матье, а я считаю, что мы уже сделали, все что могли. Буду с вами совершенно откровенен.

— Вы так считаете? — изумленно спросил я.

— Именно, — твердо ответил он. — Я и сам как раз намеревался обсудить это с вами. Мы с Полли уже говорили на эту тему, и у нас возникла отличная идея. Настоящий прорыв. Надеюсь, вы это поймете, — добавил он с видом человека, который на самом деле надеется, что я пойму, насколько это важно.

Он хочет подать в отставку, обрадованно подумал я. Он хочет подать в отставку!

— Нас нужно передвинуть в прайм–тайм, — заявил он с улыбкой, словно преподнося мне свое имя в сиянии софитов. — Мы перенесем шоу в прайм–тайм и сделаем его на час длиннее. Группа гостей каждую неделю. Публика в студии. — Он наклонился вперед, точно собирался водрузить вишенку на верхушку торта. — Я могу перемещаться по студии с микрофоном! — радостно добавил он. — Подумайте об этом. Это грандиозно.

Я кивнул:

— Хорошо. Это, конечно же, идея.

— Матье, — мягко сказала Полли и мне почему–то показалось, что если я вдруг соглашусь на эту абсурдную затею, то она предложит себя в качестве продюсера. Жаждущих получить работу я распознаю невооруженным взглядом. — Формат, в котором мы работаем… он отжил свое. Все это понимают.

— О, согласен, — сказал я. — Это не вызывает сомнений.

— Но нам все еще есть, что предложить. У нас есть своя аудитория. Нам просто нужно модернизировать программу, вот и все. В роли политиков выступают люди все более далекие от стоящих у власти, а Разгневанный Либерал… ну, вы же видели, кто у нас был на прошлой неделе? — Я покачал головой — я редко смотрю телевизор, если могу этого избежать, и уж тем более — свою станцию. — Ведущий детской телепередачи, — сказала она, печально качая головой. — Какой–то младенец семнадцати лет с белокурыми кудряшками и ямочками на щеках. Выглядел так, будто он пробуется на роль Оливера[79]. Мы спросили, что он думает о евро и все, что он выдал: надо заменить портрет королевы на Спорти Спайс[80]. — (Снова — «мы»). — Право, Матье. Мартин не должен интервьюировать таких людей. Это ниже его достоинства.