Книга Подкидыш - Филиппа Грегори

– Ладно, бери, – нетерпеливо отмахнулась она. – Только убирайся отсюда, не мешай мне готовить.

– Я скоро вернусь и тебе помогать стану, вот только зверя покормлю, – пообещал Фрейзе, но кухарка лишь руками замахала, выгоняя его из кухни.

Выйдя во двор, Фрейзе влез на стену, ограждавшую медвежью яму, и увидел, что оборотень лежит в своем углу, но стоило ему увидеть Фрейзе, как он поднял голову и стал внимательно за ним наблюдать.

Фрейзе опять уселся на стену, перекинул через нее свои длинные ноги и, болтая ими в воздухе, ласково сказал:

– Ну, доброго тебе утречка, звереныш. Надеюсь, ты хорошо себя чувствуешь?

Оборотень подошел к нему поближе и, остановившись в самом центре площадки, снова вопросительно на него посмотрел. Фрейзе, крепко ухватившись одной рукой за край стены, свесился вниз настолько, что кость от окорока, которую он протягивал зверенышу, оказалась даже ниже его ног.

– Иди-ка сюда, – пригласил он. – Давай, попробуй теперь такое угощенье. Ты и понятия не имеешь, каких трудов мне стоило это раздобыть. Но я еще вчера вечером видел, как нарезали ветчину, вот и решил тебя порадовать.

Оборотень слегка наклонял голову то к одному плечу, то к другому, словно пытаясь понять, о чем ему рассказывает Фрейзе. Совершенно очевидно, что он отлично разбирался в интонациях и понимал, что этот человек разговаривает с ним ласково, а потому понемногу стал приближаться к стене.

– Иди скорей, – уговаривал его Фрейзе. – Это очень вкусно.

Ступая осторожно и бесшумно, как кошка, оборотень на четвереньках подобрался почти вплотную к стене и уселся прямо под болтавшимися в воздухе ногами Фрейзе. Тот свесился еще чуть ниже и протянул своему подопечному угощенье. Оборотень медленно выпрямился, оперся передними лапами о стену и попытался достать вкусную кость. Теперь, когда он стоял на задних лапах, росту в нем было, наверное, чуть больше четырех футов. Фрейзе чуть было не шарахнулся от него, но поборол это искушение, понимая, что оборотень может учуять его страх; кроме того, ему очень хотелось покормить звереныша с руки, попытаться перекинуть мостик через ту пропасть, которая, возможно, разделяла их – человека и животное. Двигала Фрейзе, как всегда, любовь ко всем бессловесным тварям, таким уязвимым для человека и так часто по его вине вынужденным страдать. Он спустился еще чуть ниже, а зверь, вытянув шею и подняв косматую голову, осторожно взял протянутую кость, словно всю жизнь ел из рук любящего хозяина.

Но в тот же миг, как кость оказалась зажата его крепкими челюстями, он отпрыгнул от Фрейзе, снова опустился на четвереньки и помчался в свое убежище. Фрейзе подтянулся, сел на стене и только тогда с изумлением увидел прямо перед собой Ишрак, в упор смотревшую на него своими черными глазищами.

– Зачем ты его кормишь, если сегодня ночью мне прикажут его застрелить? – тихо спросила она. – Зачем ты проявляешь к нему доброту, если он уже практически мертв? Если ему осталось всего несколько часов ждать приготовленной для него серебряной стрелы?

– А может, тебе и не придется в полночь стрелять в него? – ответил ей Фрейзе. – Может, маленький господин сочтет его неким неизвестным животным или просто несчастной зверюгой, которая во время ярмарочного представления потерялась и свое привычное обличье утратила? Или, может, он решит, что это, конечно, животное странное, да только в создании его все же не сатана участвовал? А вдруг он и вовсе подкидыш, дитя какого-нибудь Богом забытого народа? Он ведь определенно куда больше похож на обезьяну, чем на волка, тебе не кажется? Что же это все-таки за зверь такой? Ты во время своих странствий по заморским университетам таких никогда не видала?

Ишрак как-то неуверенно на него посмотрела и сказала:

– Нет, никогда. Между прочим, этот епископ сейчас с твоим господином разговаривает. Они роются в разных книгах и старинных свитках, пытаясь решить, как с этим оборотнем поступить, следует ли применять к нему пытки, каким способом его умертвить и где потом похоронить. Епископ притащил с собой целую толпу ученых, и те совершенно уверены, как и что тут следует делать. – Ишрак помолчала. – Кстати, если бы этот оборотень вдруг заговорил, как человек, тогда все сразу переменилось бы. И сразу нужно было бы сказать об этом твоему господину, Луке Веро.

Во взгляде Фрейзе ничего даже не мелькнуло, когда он спросил:

– А почему ты решила, что он может говорить по-человечески?

Ишрак, не кокетничая, посмотрела ему прямо в глаза и отрезала:

– Между прочим, ты не единственный, кому это существо небезразлично!

* * *

Весь день Лука провел в компании епископа за закрытыми дверями; в совещании также участвовали прибывшие с епископом ученые и священники; весь обеденный стол был завален документами, связанными с более ранними судебными процессами над оборотнями, а также всевозможными историями о волках, начиная со стародавних времен, – главным образом это были отрывки из произведений древнегреческих философов, переведенных сперва на арабский язык, а затем уже на латынь.

– В общем, бог его знает, что в данном случае следует иметь в виду, – признался Лука брату Пьетро. – Там перечислены десятки суеверий, а слова имеют столько различных значений, что сквозь это еще нужно продраться, чтобы докопаться до смысла, и на каждый упомянутый случай имеется с полдюжины различных философских толкований.

– Но мы обязаны досконально разобраться в проблеме, – с некоторой тревогой напомнил ему клирик. – Недостаточно собрать свидетельские показания и составить внятный рассказ о чем-то, как недостаточно и располагать набором старинных историй о некоем явлении и о том, как его воспринимали двести лет тому назад. Мы обязаны изучить реальные факты в реальной обстановке, а затем установить истину, и это должен сделать именно ты. Нам совершенно ни к чему какие-то допотопные сплетни – нам, повторяю, нужны реальные свидетельства, а затем и реальный приговор.

Они убрали со стола, чтобы перекусить, и епископ произнес длинную молитву. Ишрак и Изольда на мужской совет допущены не были и обедали у себя в комнате. Окна их выходили во двор, так что девушкам было видно, как Фрейзе сидит на стене, огораживающей медвежью яму, пристроив на коленях деревянную тарелку, и делится своим обедом с оборотнем, который устроился прямо перед ним и посматривает на него, ожидая вкусных кусочков. Оборотень выглядел таким же миролюбивым и преданным своему хозяину, как собака, но все же поведение его было в чем-то иным, чем у собаки, – возможно, более независимым.

– Это наверняка обезьяна, – сказала Изольда. – Я видела ее изображение дома в одной из отцовских книжек.

– А обезьяны умеют разговаривать? – спросила Ишрак. – Как люди? Умеют они говорить, как мы?

– Ну, вид у той обезьяны был такой, словно она и говорить вполне могла бы. У нее и губы, и зубы почти такие же, как у нас, и глаза очень похожи на человеческие. А взгляд и вовсе такой умный, как будто в голове у нее полно всяких мыслей и ей очень хочется ими поделиться.