Книга Изобретение Мореля. План побега. Сон про героев - Адольфо Биой Касарес

Несмотря на это, он упорно вмешивался во все операции, следил, как машина въезжает на паром, как ее закрепляют, проверил канаты и громко спорил по поводу каждой процедуры. Ребятишки прислушивались к нему. Когда все в целости и сохранности достигли противоположного берега, он уже и не помнил о прошлых страхах, они развеялись без следа.

Путники пообедали около одиннадцати в тени казуарин. Пока женщины готовили еду, мужчины, разведя отдельный костерчик, грели воду для мате. Было уже жарко, и после обеда все немного вздремнули.

Было почти два часа, когда они снова тронулись в путь. Проехали Лас-Флорес, затем Колораду; тут Ларсен сказал:

– Теперь надо смотреть в оба.

– Точно, – подтвердил Факторович. – надо не проворонить поворот.

– Но сперва будет мост, – поправил его Ларсен.

Все с беспокойством следили за дорогой. Показался мост, они переехали его под треск досок и сбоку увидели канал, прямой и высохший.

– Когда мы поравняемся с эвкалиптовой рощей, обнесенной живой изгородью, – напомнил Ларсен, – надо будет свернуть налево, оставив рощу и шоссе по правую руку.

– Не суетись, – посоветовал ему Гауна, подмигивая Феррари. – Учитывая, куда мы едем, самое лучшее – заблудиться.

– Голосую за то, чтобы вернуться домой, – заявил Феррари.

– Вот несносные, – сказал турчаночка.

– Роща, роща! – возбужденно крикнул Ларсен.

Но он недолго радовался своей победе, потому что Ламбрускини быстро свернул налево, и роща осталась позади. Ларсен обернулся, чтобы посмотреть на нее.

– Он похож на капитана, – заметила турчаночка.

– На капитана пиратского корабля, – отозвался Факторович.

Все засмеялись. Узкая дорога за автоматическими воротами была уже ничем не отгорожена и вскоре превращалась в колею среди высокой травы, вьющуюся по бескрайним полям. Клара показывала детям на лошадей, коров, овец, соколов-чиманго, сов, птичек-печников. Казалось, эти объяснения мешали Ларсену, которому надо было целиком сосредоточиться на дороге. Они много раз сбивались с пути, подъезжали к селениям, кричали «Слава Пречистой деве!» в знак приветствия, просили указать дорогу и снова ее теряли. То и дело они останавливались. Ларсен и Ламбрускини выходили, смотрели налево и направо, советовались. Дети тоже спрыгивали на землю и принимались гоняться за куисами [38], бросая в них комья сухой глины. Потом их приходилось дожидаться. Остальные аплодировали.

– Я ставлю на Луисито, – говорила Клара.

– А я – на куиса, – говорил Феррари.

– Вы хуже детей, – сердился Ларсен. – Вас больше волнует охота на куисов, чем дорога.

– Хоть бы не было дождя, – воскликнула турчаночка.

Ветер переменился, с юга надвигались серые тучи. Место было пустынное. Высокая трава клонилась и качалась на фоне низкого темного неба. Клара в порыве возбуждения сжала локоть Гауны и приглушенно воскликнула:

– А вот и ручей!

Они увидели ручей, бегущий среди высоких берегов, которые заросли густой темно-зеленой травой. На излучине блеснула вода – непроницаемая, спокойная.

– Глядите, роща Чорена! – крикнул Ларсен.

Вдали виднелись несколько ив, несколько черных тополей, отдельные эвкалипты.

– Надо же! – воскликнула турчанка, прыгая, ойкая, смеясь. – Мы все-таки доехали.

– Если мы останемся здесь, с нами произойдут ужасные вещи, – сказал Феррари, содрогаясь, и видно было, что он не притворяется. – Лучше бы вернуться.

Они остановились у рощи, перед воротами, сделанными из ржавой колючей проволоки и обрывков старой мешковины. Ламбрускини несколько раз просигналил. Две овчарки серо-бурого цвета, с высокими лбами и человеческим выражением на мордах, встретили их почти беззвучным лаем. Их злость очень быстро прошла, они задрали лапы, сбрызнув колеса «ланчи», помахали хвостами и рассеянно пошли прочь. Ламбрускини снова дал сигнал. Раздался безошибочно испанский голос, кричавший:

– Иду, иду!

Показался человечек, одетый в лохмотья – лысый, в очках, с жесткими, торчащими усами; он улыбался, растягивая узкий рот и показывая крупные зубы. Подойдя, он подал руку – короткую, негнущуюся, шершавую – и сказал каждому: «Хорошо, а вы? С новым годом», а сеньоре Ламбрускини: «Как тебе прыгается, сестричка?» и поцеловал ее в обе щеки. Казалось, той это не понравилось. Человечек, показывая свои бесчисленные желтые зубы, разводил руками, приглашая проходить, восхищенно повторяя при этом:

– Смелее, смелее. Ставьте грузовик куда хотите. Здесь ему будет прекрасно, прекрасно, – он указывал на сарайчик, не мазаный, а сколоченный из досок и жести, полный пыли. – Я ждал вас к обеду. Или вы не обедали? Еды здесь всегда хватает. Но чего нет, того нет, на удобства вы не рассчитывайте…

Напрасно сеньора Ламбрускини пыталась его прервать и перейти к представлениям. Пока Ламбрускини ставил машину, остальные двинулись к дому – низкому, из необожженного кирпича, с навесом вдоль фасада. Сюда выходили три двери: спальни, пустой комнаты и кухни.

– Как вы думаете, будет дождь? – спросил Ларсен.

– Наверное нет, – ответил Чорен. – Ветер был недурной, но теперь он задул с юга и, к счастью, разгонит тучи.

– Как нам повезло! – воскликнул Ларсен.

– Именно так, – согласился Чорен. – Собачье везенье, с позволения сказать. Давно не было такой засухи.

Гауна, желая показать, что разбирается в сельском хозяйстве, спросил, как стадо.

– Стадо-то ничего, – ответил Чорен, – а вот отара никуда, чумка замучила – поди, от засухи.

Это различие между стадом и отарой убедило Гауну, что хотя он родом из Тапальке, его познания в скотоводстве немногим больше, чем у его друзей.

Сеньора Ламбрускини рассказывала им об огромном фруктовом саде своего родственника. Факторович, Касанова и дети, воспользовавшись всеобщим разговором, потихоньку улизнули, чтобы отведать фруктов. Они нашли два-три персиковых дерева без плодов, гнилую грушу и сливу, усеянную крохотными красными сливами. К вечеру у них слегка разболелись животы.

Гауна, Клара, Ларсен и турчаночка тоже удалились от всех. Пробираясь среди кустов, под деревьями, они дошли до ручья. Гауна и Клара сели на ветвь агуарибая, росшего на склоне; низкая ветка тянулась над водой. Клара показывала Гауне все вокруг: закат, оттенки зелени, полевые цветы.

– Я словно до сих пор был слепым, – сказал молодой человек. – Ты учишь меня видеть.

Поодаль Ларсен и турчаночка развлекались тем, что бросали в воду кусочки туфа, обломки дерева – так, чтобы они два-три раза подпрыгнули на поверхности.

Когда они вернулись, всех мучила жажда. Чорен взял кувшин, несколько раз качнул насос, наполнил кувшин и протянул им. Подошел Феррари и отхлебнул глоток.

– Горькая, – сказал он.

– Горькая, – весло согласился Чорен. – Люди говорят, что она лечебная, и приезжают за ней издалека. Поди знай. У меня вот язва, и доктор твердит, что это от нашей воды.

Когда они остались одни, Феррари сказал:

– Хоть бы у меня язва открылась. По крайней мере, будет, чем заняться.

И задумчиво погладил себя по подошве.

– На вас трудно угодить, – заметила турчанка.

Под вечер они пили мате в больших керамических чашках, заедая галетами. Феррари их не ел – по его мнению, галеты были слишком твердые, соленые и отдавали землей. Ужинали они похлебкой из баранины.

– У кого не откроется язва, тот свалится от чумы, – заявил Феррари.

Клара попросила Гауну не пить вина.

– Только один стакан, – возразил молодой человек. – Всего стакан, чтобы перебить привкус бараньего жира.

За первым стаканом последовали другие. Женщины легли спать в спальне –