Книга Лэйси из Ливерпул - Маурин Ли

— Предположим, — медленно произнес он, — только предположим, что в том, что вы говорите, есть доля правды, но, Господи, что заставило вас решиться на такой безумный поступок?

Кора хитро улыбнулась.

— Потому что я решила, что Морис выглядит лучше и судьба ему будет уготована достойная, но выяснилось, что я ошиблась.

— Господи Боже!

Ей стало не по себе, когда она увидела, как черты его нежного лица исказились от ужаса и отвращения. Наверное, ей следовало вести себя по-другому или хотя бы обдумать все заранее, прежде чем открывать рот. Наверное, ей сначала нужно было рассказать обо всем Элис. Она помнила, что происходило той ночью, и ее убедить было бы легче.

— Кормак! — окликнула его Элис. — Где же тряпка?

— Бегу, мам. — Лицо его прояснилось и стало бесстрастным. — Я не верю вам. Вы просто стараетесь все испортить, что у вас недурно получается, если судить по вашим прошлым достижениям.

— Посмотри на себя в зеркало повнимательнее, сынок, — мягко настаивала Кора. Она очень расстроила его, но этого и следовало ожидать. Она почувствовала, как ее захлестнула жалость, но не собиралась отрицать, что все рассказанное ею — правда. Она и так уже достаточно настрадалась из-за этой дурацкой ошибки. — Никому и в голову не пришло обратить на это внимание, но ты весь в меня, твою мать, — та же форма лица, те же маленькие руки. — Пальцы Элис были длинными и тонкими, а у Джона — толстыми. Кора вытянула свои руки, растопырив короткие пальцы и бесстрастно разглядывая их. — Смотри, сын.

Впервые в жизни хваленое спокойствие изменило Кормаку.

— Не смейте называть меня сыном. Я — не ваш сын. Я скорее умру, чем соглашусь быть им. Я не желаю иметь с вами ничего общего. — Он едва мог говорить. Слова давались ему с трудом, словно язык его прирос к гортани.

Кора задумчиво пожевала нижнюю губу. Ей больно было видеть своего сына в таком состоянии, но чего она, собственно, ожидала? Что он бросится в ее объятия? Все это было для него жутким потрясением.

— Почему бы нам не пригласить сюда Элис? — предложила она.

— Мама знает ?

— Еще нет, но пришло время ей узнать обо всем. — Коре показалось, что Кормак сейчас ударит ее. Он в бешенстве склонился над ней, глядя в упор. — Не смейте говорить матери об этом ни слова, слышите? Это убьет ее. Я хочу, чтобы никто ничего не знал. Слушайте меня, тетя Кора. Я хочу, чтобы никто ничего не знал .

— Но, — начала было Кора, разочарованная: она хотела, чтобы весь мир узнал, что это ее сын, Морис, тюремная пташка, принадлежал кому-то другому.

Тогда Кормак своими маленькими белыми руками обхватил тощую шею Коры и начал душить ее.

— Если вы расскажете об этом хоть одной живой душе, тетя Кора, помоги мне Господь, я убью вас. Клянусь. Где бы я ни находился, я вернусь и убью вас, как бешеную собаку.

Она задыхалась.

— Отпусти меня, сын. Я не скажу никому ни слова.

Он отнял руки от ее горла.

— Так будет лучше, — произнес он угрожающим тоном. — И не смейте называть меня сыном.

Кора вдруг поняла, что мягкий, нежный Кормак, который, по всеобщему убеждению, не способен и мухи обидеть, который даже в гневе никогда не повышал голоса, вовсе не шутил. Она сама, давным-давно, убила двоих человек. Яблоко от яблони недалеко падает, подумала она. Настоящий сын своей матери, это уж точно. Она счастливо вздохнула. Кормак знал правду, и только это имело значение. Когда-нибудь он придет к ней и научится любить свою мамочку.

Кормак вошел в мужскую туалетную комнату и уставился на себя в зеркало. Всего за какие-то несколько минут мир для него перевернулся. Как быстро может измениться жизнь: в одно мгновение ты совершенно счастлив, а в следующее — погружаешься в пучину отчаяния!

Он никогда не любил тетю Кору. При виде ее у него всегда мурашки пробегали по коже. В этой женщине всегда было что-то странное, пугающее. Став старше, он решил, что она не в своем уме, и, если она и вправду была его матерью, тогда и его ждет то же самое. Например, он никогда не считал себя способным на убийство, но всего несколько минут назад он схватил женщину за горло с твердым намерением задушить ее. Кормак подумал, что наверняка сделал бы это, если бы поблизости никого не оказалось.

Было нечто обидное и неприличное в том, что ее имя складывалось из тех же букв: Кормак, Кора, — словно между ними с самого начала существовала какая-то тайная связь.

При мысли о том, что всем, что случилось до сих пор в его жизни, он целиком и полностью обязан прихоти этой безумной женщины, бродившей по коридорам больницы в глухую ночь, он вздрогнул от ужаса. Было отчего сойти с ума.

С другой стороны, он мог считать, что ему повезло. Это ведь его , а не Мориса, могли воспитывать в доме на Гарибальди-роуд, где на стене висела розга.

«Бедный Морис!» — содрогнулся Кормак.

Он больше не был уверен, кто он такой на самом деле, кому он принадлежит и чья семья была для него родной. Он говорил себе, что тетя Кора несет чушь, как он подумал с самого начала, но как быть с лицом, которое глядело на него из зеркала и казалось ему теперь точной копией лица его ненавистной тетки? Глаза, правда, были другого цвета, но и только.

О боже! Почему он не замечал этого раньше? Почему никто другой не обратил на это внимания? До сего момента он считал себя мало-мальски симпатичным, но сейчас на него из зеркала смотрело лицо мертвеца.

«Мы не знаем, в кого он удался», — говорила мать в ответ на замечания людей о том, что Кормак совсем не похож на своих родителей. До сих пор никто не видел разительного сходства между ним и женщиной, которая сейчас назвалась его матерью. Он никогда не сможет смириться с тем, что Элис не его родная мать.

В дверь постучали:

— Кормак, сынок, с тобой все в порядке? Надеюсь, тебя не тошнит от пива? Кстати, я нашла тряпку сама.

— Со мной все в порядке. — Он не мог заставить себя сказать «мама», просто не мог. — Я выйду через минуту, — крикнул он.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

1965 год

Кормак лежал на спине, подмяв под себя хрупкие побеги кукурузы. Он смотрел в небо сквозь просвет в сплошной стене зелени, который постепенно становился все уже и уже, пока наконец не превращался в крошечную точку. Примятые побеги впивались в тело сквозь тонкую тенниску и хлопчатобумажные брюки, хотя больно ему не было. Он широко раскинул руки в стороны, и они почти скрывались в желтых стеблях. С одной стороны кончики его пальцев касались Уолли, а с другой — Фрэнка по кличке Янки, который храпел во все горло.

Он представил себя птицей, пролетающей в небе, и словно увидел себя и своих друзей сверху, похожих на распластанных маленьких бумажных человечков.

— Почему солнце красное? — пробормотал Уолли.