Книга Дома стены помогают - Людмила Захаровна Уварова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Майя спрыгнула на пол, сказала с удовлетворением:
— Теперь, кажется, порядок…
Федя разлил в рюмки водку.
— Сперва проводим, как водится, старый год, — сказала Юлия Петровна.
— За Победу, — сказал Федя. — За то, чтобы новый, сорок второй стал годом окончательного разгрома фашистов!
— Ура! — воскликнула Юлия Петровна. Потом поставила рюмку на стол, опустила голову.
Майя и Федя молча переглянулись. Оба знали, что единственный сын Юлии Петровны, капитан, служивший на одной из погранзастав, с первого дня очутился в самом пекле войны и от него все эти месяцы не было никаких известий.
Майя взяла тарелку Юлии Петровны, наложила в нее винегрета, вареной картошки, сала, поверх всего два ломтика хлеба.
Все это было удивительно вкусно, Юлии Петровне казалось, никогда ничего вкуснее ей не приходилось есть. Но в то же время не хотелось, чтобы Федя и Майя увидели, с какой охотой, почти жадностью, она навалилась на еду. И она заставила себя положить вилку на стол, сказала светски-непринужденным тоном:
— Кажется, все как было, не правда ли?
— Что значит, все как было? — спросила Майя.
— Кажется, ничего нет, ни войны, ни воздушных налетов, ни затемнений…
— Я бы этого не сказал, — ответил прямолинейный Федя. — Я, к примеру, даже во сне сознаю: война есть, никуда не делась!
— Пусть так, — согласилась Юлия Петровна, одна-единственная рюмка водки успела опьянить ее. — А все же, смотрите, лампа горит, на столе вкусные вещи, тихо, уютно, даже тепло…
Майя не выдержала, усмехнулась:
— Вы, Юлия Петровна, прелесть, честное слово!
Юлия Петровна туже завязала на горле свой воздушный шарфик.
— Чем же я прелесть, хотелось бы знать?
— Всем, — сказала Майя. — Прежде всего, объясните мне, какие такие вкусные вещи? Винегрет? Или картошка?
— Ну хорошо, — сдалась Юлия Петровна. — А вы согласны, Майечка, что теперь в Москве стало намного веселее, с тех самых пор, как отогнали немцев?
— Согласна, — ответила Майя. — Давайте выпьем за наших солдат, разгромивших фашистов!
Первая выпила свою рюмку до дна.
Внезапно в дверях прозвучал резкий звонок.
Все вздрогнули.
— Кто это? — вскинулась Юлия Петровна. — Может быть, почта? Или кто-то забрел к соседям на огонек и не знает, что все соседи, кроме нас, уехали?
— Чего гадать, сейчас узнаем, — сказал Федя, вставая.
Он тут же вернулся. За ним шел рыжий, краснолицый старик в заснеженном ватнике, на голове солдатская шапка-ушанка.
— В одном вы, Юлия Петровна, оказались правы, — сказал Федя. — Забрел кто-то на огонек к нам. Не к кому-то еще, а к нам и, представьте, именно на огонек, в буквальном смысле слова.
— Дядя Митя, — воскликнула Майя, — с Новым годом!
— До Нового года еще старый надо прожить, — сурово ответил дядя Митя.
— Садитесь с нами, — пригласила его Майя, но он отвернулся от нее, спросил грозно:
— Это что же такое, граждане? Что же получается, кто мне скажет?
— А что? — спросила Майя.
— Огонь из вашего окна далеко виден…
Дядя Митя выразительно глянул в окно. Майина синяя косынка оторвалась от шторы и упала на подоконник.
— А я и не заметила, что косынка сорвалась, — сказала Майя.
— И я не заметил, — сказал Федя. — Но сейчас все устроим.
Проворно выключил свет.
— Теперь как, порядок?
— А как же мы узнаем, что уже двенадцать часов? — спросила Майя.
— Разрешаю зажечь на минуту спичку, — важно сказал дядя Митя.
Федя вынул из шкафа новую рюмку, на ощупь налил в нее водки.
— Выпейте с нами, дядя Митя.
— Я на дежурстве, — жестяным голосом произнес дядя Митя.
— Выпей, Дмитрий Пахомыч, — сказала Юлия Петровна. — Давай мы с тобой выпьем за Победу!
— Так и быть, — согласился дядя Митя.
Майя зажгла спичку, дядя Митя поднял свою рюмку.
— За Победу! — промолвил истово.
— Хороший старик, — сказала Юлия Петровна, когда дядя Митя ушел. — Я его знаю лет сорок, не меньше. И жену его знала и дочь, они все осенью куда-то в Сибирь эвакуировались.
— Он неплохой человек, — согласился Федя. — Только жуткая зануда.
— К тому же исполнителен сверх всякой меры, — добавила Юлия Петровна. — Говорят, исполнительность — признак ограниченности.
— А мы теперь обречены сидеть в темноте, — сказала грустно Майя. — Если зажжем свет, дядя Митя все равно не даст жизни.
— Он прав, — сказал Федя. — Он же дежурный по дому.
Майя зажгла спичку, крикнула:
— Новый год ровно через семь минут!
Федя и Юлия Петровна встали.
— Налей всем до самого верха, — сказала Майя.
— С Новым годом!
— Пускай все наши желания исполнятся в этом году! — сказал Федя.
— У всех одно желание — дожить до Победы, — сказала Майя.
Юлия Петровна нашла в темноте Майину ладонь, сжала ее своими хрупкими пальцами.
— Майя, пойдемте ко мне, у меня отличная маскировка, свет может гореть хоть до самого утра…
— Я — «за», — сказала Майя. — А ты, Федя?
— Пошли, — согласился Федя.
Комната Юлии Петровны находилась в другом конце коридора и была раза в три больше Фединой каморки. Зато здесь резко пахнуло в лицо как бы нежилым холодом.
Горела люстра — хрустальные канделябры, перевитые стеклянными висюльками. На старом-престаром диване красного дерева такой же ветхий плед. Возле дивана — рояль. На рояле множество портретов и фотографий в резных затейливых рамках.
Майе не часто приходилось бывать у Юлии Петровны, и теперь она первым делом стала разглядывать фотографии.
Юлия Петровна, став рядом, терпеливо поясняла:
— Это моя гимназическая подруга, а это мой кузен, был гвардейским офицером, бретер и дуэлянт первой марки. А это моя бабка, была первой красавицей Ростова в середине прошлого века, разве можно поверить, глядя сейчас на нее? Правда, они снимались здесь, когда ей было уже далеко за сорок.
Юлия Петровна бросила быстрый взгляд на Федю, сидевшего на диване, понизила голос:
— Кое-кто считал, что я очень похожу на бабку, те же волосы, тот же разрез глаз…
Майя глянула на реденькие, сильно взбитые кудряшки Юлии Петровны, на ее впалые, чуть подкрашенные щеки. Если и походила Юлия Петровна на свою красивую бабку, то, наверно, в далеком, далеком прошлом…
«Черт знает что делает время, — подумала Майя. — А какая я буду в старости?»
— Вот мой Юрий, — продолжала между тем Юлия Петровна. — Видите? Правда, хорошенький? Вот тут он вместе со своей женой, они тогда только-только поженились.
Сын Юлии Петровны был узкоплечий, в мать, с испитым лицом и робким взглядом круглых, как у матери, глаз. Глядя на него, почему-то думалось, что, наверное, в детстве это был хрупкий, избалованный сладкоежка, болезненный и капризный.
Зато жена его казалась завидно здоровой — круглолицая, должно быть, румяная, с сочным ртом и толстой косой вокруг головы.
— Вы любите вашу невестку? —
