Книга Песнь песней на улице Палермской - Аннетте Бьергфельдт

Йоханов отец понимает чужую речь все лучше и лучше. А как-то утром он вдруг делает движение рукой. И так как смягчение Могильщикова нрава представляется свершившимся фактом, этот жест впечатляет.

Слух у Греты улучшается день ото дня в такт с меняющимся поведением мужа.

– Темнее всего перед рассветом, – так говорит она.

Порой случается так, что человеку следует упасть в самую грязь.

В воскресенье, когда мы с Йоханом приходим к ним с визитом, Могильщик беспокойно ерзает в кресле.

– По-моему, он хочет что-то сказать, – говорит Грета.

Но что именно, разобрать невозможно.

– Давайте сделаем алфавитную доску, – предлагаю я, и Вибеке хлопает в ладоши.

Грета кивает, оглядывается и срывает со стены календарь со щенками. Мы переворачиваем его обратной стороной, Йохан приносит тушь из ящичка в комнате Вибеке, и вскоре доска готова.

Что ж, Могильщику предоставляется шанс покаяться в своих усердных трудах на протяжении более двадцати лет, вспомнить всех выплюнутых в унитаз троллей, где и так уже болтались несчастные рыбешки.

Могильщику дают в правую руку указку.

Он показывает на «П».

– Пэ? – желает убедиться Грета.

Могильщик, улыбаясь, кивает.

– Отлично, – говорит она и треплет его по щеке. Вибеке с Йоханом глазеют на доску.

Ну все, сейчас посыплются мольбы о прощении, буква за буквой.

«И».

– Как?

– То есть «ПИ»?

– Хммм… – Мы задумываемся так, что в мозгах трещит.

«З».

– Так. А дальше?

– «Д»?

Могильщик утвердительно кивает.

«А».

– П**ДА, – говорит он вдруг удивительно ясным голосом. Потом Йоханов отец откладывает указку и, довольный собой, откидывается на спинку инвалидного кресла.

Отцу Йохана становится лучше. Что доказывает лишь одно: чтобы измениться, нужна крепость духа.

Свадьба

– Я выхожу замуж! – кричит Ольга из прихожей.

Она без предупреждения приезжает в Копенгаген и, что еще более поразительно, держит новость при себе до самого своего появления в нашей квартире.

Сестра моя обрела soulmate[139]. В лице дирижера Андре с прекрасным баритоном намного ниже тех самых ста герц.

– Венчаться будем в церкви Сен-Лоран в Париже, – рассказывает она и, рассмеявшись, с нездешней силой портит воздух.

Потом из чемодана появляется Ицхак Перлман и тут же ставится на диск проигрывателя. Alla Zingarese[140]. Скрипач, видно, тоже умеет переживать счастливые мгновения.

Ольга выходит замуж совсем не вовремя. По крайней мере, для меня. Сердце мое разорвано на куски.

А у этих двоих все так быстро сложилось. Она встретила Андре на летнем фестивале классической музыки в Бордо, где его очаровало ее божественное владение голосом. И еще, что в высшей степени вероятно, янтарные капельки в ее зеленых глазах. К тому же его только что назначили дирижером симфонического оркестра, и он купил квартиру на рю де ля Рокетт в Париже. Настоящие хоромы, куда Ольга уже переехала. Нет, время чудес еще не миновало. Для моей сестры, во всяком случае. А я все никак не могу понять, куда подевались Себастиан и моя собственная Песнь песней.

– Я решила купить свадебное платье у Бьянки. Поностальгировать немного ведь можно, – улыбается Ольга.

– Ясно. Она наверняка изумится, что ты наконец-то что-то у нее покупаешь, а не валяешься, пьяная вдрызг, у ее магазина, – подхватываю я и отправляюсь с нею, чтобы посмотреть, как она перемерит все имеющиеся у Бьянки платья.

– Надо, наверно, чтоб кружева как бы дышали, не так ли? – спрашивает Бьянка.

Ольга не колеблясь соглашается с нею.

– А ты-то замужем побывала? – Бьянка бросает короткий взгляд на меня.

Я бормочу в ответ нечто невразумительное и устраиваюсь возле витрины, пока сестра моя примеряет наряд за нарядом. Наконец Ольга решает взять белое платье из тафты с вышивкой и католическую кружевную вуаль. Она так красива, что мне делается больно. Даже Бьянка выдавливает слезу, снимая с нее мерки.

Ольга просит кое-что поправить, а я тем временем сижу у окна и вглядываюсь в серый пасмурный день. И как раз в тот момент, когда рукава с вышивкой удлиняются настолько, что наилучшим образом подходят к длинным Ольгиным рукам, дверь в магазин распахивается, и в зал входит моя мать. Судя по ее виду, она хочет принять участие в подготовке к свадьбе.

Мать моя здоровается с Бьянкой и до небес возносит выбранное Ольгой платье. Некоторое время спустя она, слегка разволновавшись, отправляется в обход магазина, щупает ткани, обнаруживает длинное золотистое шелковое платье и решает примерить его. Вскоре она выскальзывает из примерочной, напевая: «Here comes the bride, here comes the bride»[141].

– Ш-ш-ш-ш, мать, черт подери, – шепчу я. – Это же Ольга замуж выходит, не так ли?

Эх, если б папа мог быть здесь. Но раз его нет и он не сможет повести Ольгу к алтарю, на сцену выходит Йохан.

– Варинька слишком стара для путешествий, – говорит моя мать.

Вообще-то такое решение облегчает нам жизнь, хотя мы и знаем, как Ольга гордится, что у нее русская бабушка. Распиленная дама – это сильный козырь во французских богемных кругах. Семья цирковых артистов из России. Вау! Хотя на самом деле никто не в курсе, насколько возмутительно Варинька будет себя вести. Станет ли она рыгать на свадьбе или от нее будет нести маринованными огурчиками, причем с умыслом. Впрочем, она сама решает остаться дома.

До великого Ольгиного дня остается месяц. Поэтому она вскоре возвращается к Андре со своим лебяжьим нарядом, чтобы вместе с ним обсудить детали праздника.

Весь следующий месяц сестра моя звонит каждый день сообщить новости о салфетках и цветочных композициях. И мы часами обсуждаем план рассадки гостей и подбор музыки.

Мать моя прибудет в Париж самолетом SAS утром в день свадьбы. Она ненавидит государственные Датские железные дороги.

За два дня до венчания мы с Йоханом отправляемся в Париж ночным поездом и шестнадцать часов спустя выходим в утренний свет на Северном вокзале. На пятом перроне нас ожидают две стройные борзые и французский дирижер. Андре встречает нас с распростертыми объятиями и широкой улыбкой. Это красивый мужчина с блестящими черными волосами и сверкающими шоколадными глазами.

Андре, вероятно, был наслышан об Игоре, почему и подарил Ольге на свадьбу щенка по кличке Клодель. Поразительно женственную сучку-хиппи класса люкс, обладающую в точности такой же легкой походкой, что и моя сестра. Хотя даме, афганской борзой, всего десять недель от роду, она уже много чего о себе понимает и держится с достоинством.

– Даже не знаю, кто из нас сильнее вилял хвостом, когда мы друг друга увидели, – восторгается Ольга, одетая в маково-красный уличный костюм, широкополую шляпу и черные шелковые перчатки.

Она облизывает