Книга Месопотамия - Сергей Викторович Жадан

моем

сердце.

В чем суть поэзии?

Писать о том, что всем давно известно.

Говорить о вещах, которых мы лишены,

озвучивать наши разочарования.

Говорить так, чтобы вызывать

злость и любовь, зависть, ненависть

и сочувствие. Говорить

под месяцем, что висит

над тобой, прижимая тебя к земле всем своим

жёлтым блеском.

У каждой взрослой женщины есть

внутри этот механизм,

эта сладкая мелодия,

которую можно услышать, лишь

разбив ей сердце,

которую, лишь разбив сердце,

можно остановить.

* * *

Эта лисица

воет ночью на луну

и обходит все мои ловушки

так, словно ничего не случилось,

так, словно ее это не касается.

Когда-то она носила на шее

украшения, от чего их стоимость

лишь росла,

и плед, в который она заворачивалась,

был как поле с подсолнухами,

и по нему ходили птицы,

склёвывая поздние зёрна

нежности.

И когда она сердилась,

ярость поднималась по ее венам,

будто влага по стеблю розы.

В любви самое важное –

не верить тому, что произносится.

Она кричала: «Оставь меня в покое»,

пытаясь сказать:

«Разорви мне сердце».

Она отказывалась

говорить со мной,

на самом деле отказываясь

выдыхать воздух.

Так, словно хотела сделать

мне ещё хуже, чем есть.

Так, словно главная наша проблема

была в воздухе,

которым мы дышали.

* * *

Я ей говорю:

– Что ты рисуешь всё время?

– Это мужчины, – отвечает она, – а это женщины.

– А почему женщины у тебя всегда плачут?

– Они, – отвечает, – оплакивают ветер,

что прятался в их волосах,

оплакивают собранный виноград,

от которого были терпкими их языки.

И никто – ни мужчины в прокуренной одежде,

ни дети со спичечными коробками,

в которых лежат золотые скорпионы непослушания, –

никто не сможет их утешить.

Любовь мужчин и женщин –

это доставшиеся нам нежность и беспомощность,

длинный перечень подарков и потерь,

погружение ветра в майские волосы.

Ах, как горько полагаться на того,

кому доверяешь, как сладко разочаровываться

в том, кто ночью касался твоих губ.

Потому что есть вещи странные и невиданные,

и как их не раскрашивай,

всегда выходит одно и то же:

звезда висит над тобой,

воздух закипает теплом.

Сколько света прячет в себе

каждое женское горло.

Сколько мрака.

* * *

Лучшее, что было этой зимой –

её следы на первом снегу.

Тяжелее всего было канатоходцам –

как им держать равновесие

с этими сердцами, что так и тянут в сторону?

Хорошо, должно быть, когда у тебя два сердца –

можно зависать в воздухе,

можно задерживать дыхание,

в упор разглядывая

зелёных медуз снега.

Лучшее, что было этой зимой –

деревья и птицы на них.

Вороны были похожи на телефонные

аппараты, которыми пользуются

бесы радости.

Они сидели на деревьях, а деревья зимой,

словно женщины после развода –

теплый корень переплетается

с холодным,

тянется в темноту,

требует света.

Хорошо было бы

научить этих ворон пению

и молитвам, чтобы занять их хоть чем-то

мокрыми мартовскими утрами.

Лучшее, что только могло случиться,

случилось именно с нами.

Это всё март, – говорила

она разочарованно, – это всё

потому, что март:

вечером долго ищешь

по карманам рекламные листовки,

а утром изумрудная трава,

что растёт под кроватью,

горько и жгуче

пахнет

мячами для гольфа.

* * *

Летом

она ходит по комнатам,

ловит ветер форточками,

словно неумелый рыбак,

что никак не поставит

свои паруса.

Подстерегает сквозняки,

расставляя на них ловушки.

Но сквозняки говорят ей:

твои движения слишком нежны,

твоя кровь слишком горяча,

с такой-то выдержкой

что ты поймаешь

в жизни!

Слишком высоко

ты поднимаешь ладони,

пытаясь поймать то, чего нет.

Всё, что вылетело у нас

из рук – лишь пустота.

И всё, на что

не хватает терпения –

лишь ветер, который парит

над городом.

Солнце в утреннем небе

похоже на апельсин

в школьном ранце –

единственное, что имеет реальный вес,

единственное, о чём думаешь,

когда становится особенно

одиноко.

* * *

Если б я был почтальоном

в её квартале,

если б я знал, откуда

ей приходят рекомендательные

письма,

возможно, я бы лучше

понимал жизнь,

знал бы, как та приводится в движение,

кто её наполняет пением,

кто наполняет слезами.

Люди, которые читают газеты,

люди с теплыми

сердцами и добрыми душами

стареют, никого об этом

не оповещая.

Если б я был почтальоном

в этом квартале,

я бы даже после их смерти

поливал цветы

на сухих балконах,

кормил диких кошек

на зелёных кухнях.

Чтобы, сбегая по лестнице,

услышать, как она скажет:

почтальон, почтальон,

всё мое счастье

находится в твоей сумке,

не отдавай его

молочникам и железным вдовам,

почтальон, почтальон,

смерти нет,

и кроме смерти ничего нет.

Есть надежда,

что всё будет так,

как мы захотим,

и уверенность,

что всё стало так,

как мы хотели.

Ах, какой у нее

горький, невесомый