Книга Варшавская Сирена - Галина Аудерская

нее:

— Вот почему ты пришла попрощаться. Из-за этого. Жаль. А мне было с тобой так хорошо, и в экарте через несколько дней ты стала бы играть даже лучше Стефана… Ах, этот Стефан…

Она замолкла, и Анна задумалась над тем, что могли означать эти слова. Но маршальша закончила уже совершенно другим, веселым тоном:

— Кажется, ты — каштан, который зацветает даже среди руин, в пустыне. Варшава и Константин, к счастью, целы и невредимы. Значит — голову выше, тебе ничто не грозит. Помни: ничто! И у тебя есть я, дитя мое.

Она встала и обняла ее крепко и очень сердечно. В объятиях бабки, касаясь щекой ее благоухающих мягких волос, Анна посмотрела в окно, в котором был виден весь сад и константиновские сосны. И скамейка под черемухой. На ней, съежившись и подавшись вперед, сидел самый старший из рода Корвинов.

Святая Анна Орейская! Неужели и в самом деле прабабка все это время раскладывала пасьянсы?

— Сколько лет дяде Стефану?

Это был первый вопрос, который Анна задала своей тетке Кристин, вернувшись на Хожую.

— Разве ты не знаешь? Он отмечал в мае, в день свадьбы Эльжбеты, свое пятидесятилетие. А с того времени прошло больше года.

— Выходит, он мог бы быть моим отцом, — решила Анна.

Впервые она видела Кристин такой взволнованной и даже раздраженной.

— И что из этого следует? Ничего. Франсуа никогда не был так красив и строен, а ведь пан Стефан до сих пор имеет успех у женщин.

— Дядя Стефан?

— Он не хотел жениться, но у него было много романов. Он очень интересный мужчина. Я сама… — Неожиданно голос Кристин сорвался и зазвучал фальшиво: — Я сама знала одну особу, которая им очень интересовалась, однако он… Это человек, который не умеет по-настоящему любить никого, кроме своей матери. И еще самого себя.

Столько горечи было в ее словах, что Анна какое-то время молчала, думая про себя: сколько лет Кристин могла знать Стефана? Пожалуй, больше десяти? В таком случае… Да, тогда этот худощавый мужчина был совсем молод и мог нравиться гувернантке девочек.

— Дядя Стефан много времени проводит в Константине, с матерью. Неужели он ничего не делает? И живет за ее счет?

Кристин повернулась, лицо у нее покрылось красными пятнами. Она хотела возразить, но заметила, что Анна внимательно смотрит на нее. Поэтому ответила не сразу, уже успокоившись, наклонившись над открытым ящиком шкафа:

— Он — научный сотрудник Варшавского университета и знаток древних книг. Кроме того, пан Стефан работает в дирекции Публичной библиотеки на Кошиковой улице.

Теперь уже вспылила Анна:

— Это же неслыханно! Как так? В семье есть человек, который мог бы помочь мне, а я столько времени сижу на Познаньской, в частной библиотеке, где уже ничему новому не научусь? Почему я никогда не слышала, что дядя Стефан…

— Он не станет делать ничего, ничего… — резко прервала ее Кристин. — Пан Стефан по натуре человек осторожный, неотзывчивый. А тебя он невзлюбил с самого начала. Мадам Корвин тоже.

— Он тоже? Почему? — осмелилась после долгого молчания спросить Анна-Мария.

— Этого я не знаю. Но думаю, что у него могли быть другие планы: он рассчитывал, что Адам женится, ну, скажем, более удачно. Бретонские девушки из дома ле Бон или ле Галль, моя дорогая, не могут привести в восторг самого старшего из рода Корвинов. По мужской линии.

— А он не мог жениться сам?

— Он? Это должна была быть какая-нибудь… какая-нибудь… — Кристин не могла найти подходящего слова. — Впрочем, какое тебе до этого дело? Он тебя едва терпит.

— Он всегда был такой… нетерпимый?

Кристин на какое-то время задумалась.

— Пожалуй, это стало заметно в последнее время, как-никак он приближается к критическому возрасту и начинает понимать, что дело идет к закату, что в его жизни уже не произойдет ничего интересного. Я не думала об этом, но, по-моему, именно этот юбилей заставил его осознать, что уходят лучшие годы. Возможно, поэтому он так нетерпим — понимает, что у него все меньше времени и впереди постоянная неудовлетворенность и как следствие этого — раздражение, возмущение…

— Обычная старческая нетерпимость, — высказала свою мысль вслух Анна.

И вдруг случилось совершенно неожиданное. Мягкая Кристин ле Галль швырнула на пол вынутую из ящика шкатулку, совершенно так, как это делала рассерженная прабабка, и сказала со злостью и гневом:

— Почему старческая? Почему именно старческая? Потому что тебе девятнадцать лет и мы все тебе кажемся такими же старыми, как дед Ианн? Смотри, Анна-Мария! Ты начинаешь действовать на нервы не только Стефану.

Она не назвала его ни дядей Стефаном, ни мсье Корвином. Неужели Кристин когда-то была отвергнута этим человеком, который сегодня днем спрашивал ее, Анну-Марию, урожденную ле Бон, зачем она нарушила его покой? Зачем сделала его несчастным?

Через несколько дней Анна поняла, почему рекомендательное письмо от доцента Стефана Корвина имело такой вес. Оказалось, что он относится к тем людям, которые ни на йоту не отступают от существующих инструкций, не признают никаких протекций, ему никто и никогда не может навязать неквалифицированного сотрудника и уж тем более — не книголюба. Надо было решаться, и как можно скорее, она должна знать, сколько времени у нее отнимет учеба и сможет ли она совместить работу практиканта в библиотеке с занятиями в университете. Будут ли ей за это платить, можно ли ей рассчитывать хотя бы на такой же заработок, какой она получала в библиотеке на Познаньской?

Она решила не предупреждать по телефону, что приедет в «Мальву» сразу же после полудня: в это время прабабка спит у себя наверху, а Крулёва — вопреки заверениям — дремлет, закрывшись в своей комнате, бодрствует в эти часы только дядя Стефан, он обычно, пользуясь тишиной, работает в библиотеке. Дверь на террасу была закрыта, поэтому она обошла дом и взобралась на скамейку под окном.

Дядя Стефан сидел за письменным столом, что-то писал, зачеркивал, потом дописывал и тут же вымарывал одним быстрым росчерком пера. В какой-то момент он поднял голову, увидел ее и торопливо закрыл руками исписанный лист бумаги, будто хотел сохранить в тайне содержание письма.

— Дверь закрыта, поэтому я… — начала она.

— Да, закрыта, — грубо прервал он, — потому что моя мать в это время никого не принимает. Даже самых близких ей людей.

— Я приехала не к ней. Разрешите… мне надо поговорить с вами.

Он смешался и покраснел. Смял листок и сунул в ящик стола, потом начал перекладывать книги, суетился возле стола, наконец подошел к боковой двери, которая вела прямо из библиотеки в сад, и вот он уже рядом со