Книга Сахарские новеллы - Сань-мао

общения. Улыбаясь, я спустилась в дом. На навесной потолок косо падала тень Хосе, что-то объяснявшего ему с помощью жестов.

В полдень Хосе спустился с крыши. За ним бодро следовал немой раб. Вся голова Хосе была в пыли; я догадалась, что он помогал ему в работе.

– Сань-мао, я позвал Глухаря пообедать с нами.

– Хосе, не называй его так!

– Да ведь он все равно не слышит.

– Зато глаза его слышат.

Я взяла кухонную лопатку и, медленно артикулируя, произнесла на хассанийском наречии[54]:

– Сах-би (друг).

Показала на Хосе и произнесла еще раз:

– Сах-би.

Затем показала на себя:

– Са-хиб-ти (подруга).

И собрала нас троих в круг. Он все понял. Его беззащитная улыбка тронула меня до глубины души. Он был и воодушевлен, и взволнован. Хосе подтолкнул его, и он шагнул в гостиную. Он показал мне на свои грязные ноги, но я махнула рукой и попросила его не беспокоиться. После этого я оставила мужчин наедине, чтобы они могли пообщаться друг с другом.

Через какое-то время в кухню зашел Хосе.

– Немой раб разбирается в созвездиях.

– Откуда ты знаешь?

– Он сам нарисовал. Увидел на полке книжку со звездами на обложке и нарисовал созвездие, почти все звезды на своих местах.

Спустя какое-то время я вошла в гостиную разложить ножи и вилки и увидела, что Хосе и немой раб склонились над картой мира. Раб сразу же, без колебаний указал рукой на Сахару. Я оторопела. Затем он показал пальцем сначала на Испанию, затем на Хосе.

– А я? – спросила я его.

Он посмотрел на меня. Я в шутку ткнула пальцем в Испанию; он изобразил, что умирает со смеху, и замахал руками, после чего перешел к азиатской части карты. Поискал там, но не нашел и «сдал чистый лист».

Я показала пальцем на его висок и скорчила физиономию: «Неуч!»

Он покатился со смеху.

Немой раб оказался очень умным человеком.

На обед я подала рис с говядиной, обжаренной с зеленым перцем. Но он и кусочка не смог проглотить. Видимо, за всю жизнь ему лишь изредка доводилось отведать верблюжатины или козлятины, а запах говядины для него и вовсе был непривычен.

Я дала ему риса с солью, но он и тут отказался. Его вновь охватило смятение. Я предложила ему есть руками, и он, склонив голову, наконец съел рис.

Я решила, что не буду больше приглашать его трапезничать вместе с нами, чтобы не мучить его.

Слухи разлетаются быстро. Увидав, что немой раб обедает у нас, соседские ребятишки тут же разболтали об этом взрослым, взрослые насплетничали другим взрослым, и вскоре об этом знала вся округа. Мы обнаружили, что соседи затаили недобрые чувства и против немого раба, и против нас.

Одна соседская девочка, к которой я испытывала особую неприязнь, первая пришла меня поучать.

– Сань-мао, ты не должна с ним водиться, он же грязный «халуф»! – зло сказала она.

(«Халуф» означает «свинья».)

– Не суй нос в чужие дела. Еще раз назовешь его «халуф», Хосе поймает тебя и подвесит на крыше вверх ногами.

– Он и есть свинья! И жена у него чокнутая. Эти грязные свиньи работают на нас!

Сказав это, она подошла и плюнула в немого раба, затем с вызовом посмотрела на меня.

Хосе погнался за маленькой чертовкой; она с визгом ускакала с крыши вниз и скрылась в своем доме.

Я очень огорчилась. Немой раб молча собрал свои инструменты. Подняв голову, я увидела, что соседи смотрят на нас с Хосе недобрым взглядом. Не сказав ни слова, мы спустились с крыши.

Как-то раз на закате я пошла снимать развешенное на крыше белье. Я помахала немому рабу, который уже выкладывал крышу пристройки. Он помахал мне в ответ. В это время вернулся с работы Хосе. Он зашел в дом и тоже поднялся на крышу.

Немой раб сложил инструменты и подошел к нам.

В тот день ветер не подымал песок. На наших электропроводах расселась стая птичек. Я показала немому рабу на птичек и, изобразив хлопанье крыльями, показала ему с помощью жестов: «Ты не свободен. Работаешь до полусмерти и ни гроша за это не получаешь».

– Сань-мао, прекрати! – возмутился Хосе. – Зачем ты его подзуживаешь?

– И буду подзуживать! Он настоящий мастер, будь он свободен, без проблем бы семью прокормил!

Немой раб оцепенело поглядел в небо. Затем посмотрел на свою кожу и вздохнул. Через несколько мгновений он улыбнулся, показал рукой сначала на свое сердце, потом на птичек, и тоже изобразил, будто хлопает крыльями.

Я поняла. Он хотел сказать: «Телом я несвободен, зато свободен душой».

Его мудрость привела меня в большое изумление.

В тот вечер он настойчиво просил нас прийти к нему в гости. Я спустилась вниз посмотреть, что у нас есть из съестного, отсыпала в банку сухого молока и сахару, и мы последовали за ним.

Жил он за поселком, на краю песчаной долины. Одиноко стоявший истрепанный шатер в свете закатных лучей выглядел как-то особенно тоскливо.

Стоило нам приблизиться к шатру, как из него выбежали двое голых ребятишек. Радостно визжа, они бросились к немому рабу, который, смеясь, тут же их обнял. Из шатра вышла женщина, донельзя жалкая на вид. Похоже, ей даже одеться было не во что: на ней была лишь рваная юбка, из-под которой виднелись голые ступни.

Немой раб пригласил нас внутрь. Согнувшись, мы вошли в шатер и увидели, что на полу настелены холщовые мешки, покрывавшие его лишь наполовину; дальше был голый песок. Снаружи шатра стоял полупустой бак с водой.

Жена немого раба в смущении притулилась у стенки шатра, не осмеливаясь взглянуть на нас. Немой раб кинулся за водой, развел огонь, вскипятил воду в старом чайнике, но чашек, чтобы дать нам попить, у него не было. Он ужасно сконфузился, от волнения на лице его выступили крупные капли пота. Хосе улыбнулся и сказал: ничего, когда вода немного остынет, мы будем по очереди пить прямо из чайника. Немой раб немного успокоился и тоже улыбнулся в ответ. Он оказал нам самый лучший прием, на который только был способен, и мы были чрезвычайно этим тронуты.

Старший сын, судя по всему, еще не вернулся с работы из дома богача. Прилепившиеся к отцу двое малышей сосали пальцы, разглядывая нас. Я поспешно вытащила принесенные продукты и раздала им. Немой раб передал хлеб сидевшей позади него жене.

Посидев немного, мы собрались уходить. Немой раб с ребенком на руках махал нам, стоя у входа в шатер. Хосе обернулся,