Книга Шанс милосердия - Сергей Станиславович Юрьев

– Никто не собирается вас убивать, – попытался успокоить его капитан, мельком оглянувшись на Тиглата, который продолжал вдавливать приклад в плечо. – Нам нужна лишь информация.

– Охотно скажу всё, что знаю! – Пленник снова широко улыбнулся. – Тому, чьи помыслы чисты, нечего скрывать. Но позволь мне сначала прочесть молитву.

– Молись, – разрешил капитан. – Только недолго.

Манихей, не слезая с капсулы, пересел с корточек на колени и начал что-то бормотать себе под нос на непонятном языке. Егор тем временем отступил к дверному проёму, где в полной боевой готовности расположился экипаж.

– Зря вы так, дорогой Егор Намчакорович, – прошептал Тиглат. – Зря ему доверяете. Почему не стреляли, когда я просил?

– А сами-то вы почему не пальнули? У вас что – оружия нет?

– Я, знаете ли, как-то не готов… Никогда ни в кого не стрелял.

– А я по-вашему кто – матёрый убийца?

– Да, простите… Я как-то не подумал. Был бы жив наш уважаемый штурман, спас бы нас ещё раз.

– Вы полагаете, всё так страшно?

– Более чем. Я боюсь, как бы он всех нас не обратил в свою веру. Подобные проповедники бывают очень убедительны.

– Он, кстати, по-каковски молится?

– Похоже на окситанский.

– Это что?

– Считается, что это мёртвый язык. На нём говорили на юге Франции в XII–XIV веках. «Светлый Отче, справедливый Бог добра, который никогда не ошибается, не лжет, не сомневается, не боится смерти. В мире чуждого – князя мира сего – дай нам познать то, что Ты знаешь и полюбить то, что Ты любишь, ибо мы не от мира сего и мир сей – не наш…»

– Мне он тоже жутко не нравится, – вдруг заявила Наики. – Но застрелить человека, тем более безоружного… Нет, не смогу. И надеюсь, что не придётся.

– Я закончил, – сообщил манихей. – Если будет на то ваша добрая воля, прежде чем ответить на ваши вопросы, мне хотелось бы разделить с вами трапезу. Всю дорогу пребывал в посте и уединение.

– Перетопчешься! – подала голос Вьорика. – Сначала ответы, потом еда! – Дружелюбный тон речей пленника её нисколько не впечатлил, а открытость, которую тот демонстрировал, казалась показной. На уме у него было явно не то, что на языке.

– Хорошо, хорошо… – Манихей снова улыбнулся. – Но прежде я хотел бы выразить глубокую признательность всем вам и воздать должное тому самоотверженному человеку, который открыл полутора сотням моих братьев и сестёр путь во вселенную чистого света и непорочной любви. Он и сам, не ведая того, вырвался из царства тьмы и порока. Смотрю в ваши глаза и вижу: вы, так же, как и я, такие же, как мои братья – не от мира сего. Ваши помыслы чисты, устремления благородны, а то, что истина вам неведома, не так уж и важно. Разум может вечно блуждать во мраке, а душа видит свет. Я был бы благодарен любому из вас, кто прервал бы моё существование во тьме, но прежде мне хотелось бы рассеять ваши заблуждения и открыть вам радость иного бытия. Истинный Бог сотворил духовный мир, невидимый отсюда – из мрака так называемой реальности, созданной Падшим Духом, обуреваемым гордыней. Его порочность пала на каждое живое существо, на каждую тварь во вселенной. Лживые проповедники множества церквей пугают вас геенной огненной, но неведомо вам, что настоящее Пекло не где-нибудь, а здесь, в мире, который каждый из вас привык считать своим, где нет иных слов, кроме лжи, где каждый шаг ведёт лишь к умножению порока, где самые благородные помыслы неизбежно обращаются во зло и порождают одни лишь страдания. Вот и ваш брат, пожертвовав собой, не ведал, чего он лишил вас. Он полагал, что несёт вам спасение, а на деле отсрочил ваше единение с миром света, любви и гармонии. Но не отчаивайтесь! Истинному Богу дорога каждая душа, в которой сохранилось хоть что-то, кроме алчности, жажды славы и величия, кроме сладострастия и глухоты к чужим болям и чаяньям. Освобождение плененных частиц света, которые заключены в каждом из нас, из оков материи – вот цель! Но смерть, увы, не всегда открывает путь во вселенную света, поскольку душа может воплотиться в иную тварь этого мира. Лишь тот, кто осознал и прочувствовал всю мерзость, всю абсурдность плотского существования, найдёт в себе силы отринуть возвращение сюда в новом теле, чтобы вновь пройти дорогой страданий, именуемой вами судьбой. Надо понять: мир не творение, заслуживающее любви, он лишь следствие величайшей катастрофы, а значит, подлежит уничтожению. Но лишь тот, кто, пусть даже бессознательно, проникся этой целью, достоин освобождения. Конечно, нельзя забывать о милосердии, без которого немыслима душевная чистота. Но не забывайте: то, что здесь принято именовать жизнью, состоит из одной лишь боли, которой мы часто не чувствуем, к которой притерпелись, которую перестали замечать. Каждодневно приходится лгать, совершать неблаговидные поступки, испытывать страх и муки совести. И вы – не исключение. Разве не так? Я не провидец, я не умею читать чужие мысли, я не стремлюсь влезать в души. Я даже не пытаюсь угадать, что у каждого из вас на сердце и уме, но то, о чём я только что сказал, верно для каждого человека, будь он по меркам этого мира хоть величайшим праведником, хоть самым последним грешником. И ваш товарищ, что пожертвовал собой, наверняка это знал, наверняка это чувствовал. Иначе бы он ни за что не решился на этот шаг, приведший его во вселенную света, в мир любви и высшего блаженства… – Он говорил негромко и неторопливо, его речь журчала, как прохладный ручеёк, наполняя всё окружающее пространство покоем. Он говорил уверенно и твёрдо – так, что никто не мог усомниться в его искренности. Он поочерёдно смотрел всем в глаза взглядом полным любви и сострадания. Казалось, что льются не слова, а тихая музыка, полная света, тепла и покоя…

Чувство опасности исчезло, и капитан опустил ствол лучемёта. Возникло ощущение неудобства от того, что он находится здесь при оружии. Нет, память не затуманилась, и Егор прекрасно осознавал, кто перед ним. Разум шептал, что необходимо немедленно пресечь это странное представление, но чувства протестовали. Хотелось слушать и слушать, хотелось раствориться в журчании музыки и слов. Казалось, стоит этому человеку замолчать, жизнь утратит смысл, мир потеряет надежду, да и само время остановится, поскольку всё, что лишено смысла, должно быть отброшено его неумолимым потоком к темным берегам небытия…

Вьорика повисла у него на плече, он обнял её за талию, заглянул ей в глаза и увидел там вечный источник любви и верности, доброты и сострадания. На сосновых стволах играли отблески огня, в небольшом костерке уютно потрескивали дрова, а где-то над головой лёгкий ветерок едва заметно раскачивал разлапистые еловые ветви. Хотелось взять её за руку и повести туда, где горит огонь, присесть на мягкую траву, на землю, впитавшую в себя всё тепло уходящего дня, и молча наблюдать завораживающую игру языков пламени. И сидеть так долго-долго – может быть, целую вечность, не разнимая сплетённых рук. Всё, что было раньше, все тревоги, проблемы, обязанности казалось теперь бессмысленным, ненужным, таким, что хотелось как можно быстрее забыть о том, что они есть, о том, что они были. Он прав – этот проповедник. Прав во всём…