Книга У всякой драмы свой финал - Валерий Пушной

— Не глупи, Евгения, ты давно меня знаешь, мои привычки тебе известны, не моя это пакость, не моя! — передохнул, и в голосе появилась обычная жесткость. — Корозов это! Больше некому! Я уверен!

Она долго сидела, не шевелясь, в голове роились новые мысли, в виновность Корозова Евгения не верила:

— Молчи, дурак! — отрезала привычным тоном, хотя Ватюшков и так уже молчал. — Ты считаешь, Глеб глупее тебя, чтобы убивать у себя под носом? Да и зачем? Ты сам посуди! Антон пришел к нему с обычными вопросами. За такие вопросы не убивают.

Но в голове у Андрея не было других соображений. Он не умел копать глубоко. Зачем усложнять? Руководствуясь чувством мести за Еву, он пер напропалую. Корозов должен поплатиться за обиду, нанесенную ей. И баста! Потому упорно продолжал настаивать:

— Мы же не знаем, как у них прошли переговоры! Может, они там перегрызлись!

— Дурак! Все мы знаем! — сразу отреагировала Евгения. — Думай, что говоришь! Если бы я тебя послала на переговоры, то вы бы точно перегрызлись, как волки, а Дорчаков был хитрец, хитрый лис! Умел вставить слово в строку. На рожон никогда бы не полез, если бы почуял опасность. У дурака не было бы такой труппы в театре. Но и Корозов не лыком шит, я еще в ресторане поняла это! К тому же он не бандит, как ты, хоть и пытаешься прятать личину за слово «бизнесмен»! Убийства — не его профессия! Думай лучше, дурак, кто это сделал? Не найдешь, я тебя кастрирую!

Кастрировать она вполне могла, Андрей знал это. Конечно, не в прямом смысле, но и любой другой смысл не устраивал Ватюшкова. Не хватало, чтобы прошла трещина в их спайке. Они одним миром мазаны. Их уже не изменить. А если оторвать друг от друга, то уже не срастить. Все равно, что разрезать яблоко. Как не прикладывай потом две половинки — не скрепишь. А по линии разреза пойдет гниль, и половинки зачахнут. Тогда как целое яблоко еще долго может радовать глаз.

Такой конец, как у половинок яблока, не прельщал Андрея. Оставалось сожалеть, что отлаженная жизнь триумвирата была позади. И надеяться, что Евгения придумает новую форму сосуществования, главной целью которой будет звездность Евы.

Сейчас он принимал первенство Евгении, потому что только ее мозги могли скомпоновать нечто новое. Ее ум был изворотливым и мог охватить все сразу. Его голове было далеко до нее. Его мозги работали в одном направлении. Естественно, Думилёва пользовалась ими, впрочем, так же, как он пользовался ее умом. Его услуги иногда были крайне необходимы ей, а ее — ему. И все было тип-топ.

Он нутром чувствовал, что этот тип-топ надо сохранить любой ценой. А для этого, прежде всего, надо выполнить требование Евгении.

— Я все усек, — сказал он и чуть покривил лицо. — Вот только не возьму в толк, как ты могла подумать на меня?!

Она глянула на него с сочувствием, от которого у Андрея по спине побежали мурашки, а под мышками пробил липкий пот:

— Дурак! А на кого мне еще было думать? Только мы трое знали о поручении Дорчакову. Я, ты и он сам!

Ее вывод огорошил Андрея, и почему он сам не додумался до этого? Ведь действительно в этих обстоятельствах только на него могло падать подозрение. И все же он попытался защититься:

— Но ведь нам совсем неизвестно, с кем еще мог поделиться Дорчаков. А ведь вполне мог! — высказал Андрей.

— Надеюсь, ты сам ни с кем не делился? — Думилёва пронизала испытующим взглядом его.

Тот ответил торопливо и даже на мгновение приподнялся над стулом, чувствуя, как начинает потеть:

— Что ты, Евгения, за кого ты меня принимаешь? — а пот еще сильнее покатился между лопатками, горло словно петлей перехватило, и больше никакие слова не могли из него вырваться.

Пытливый взгляд Евгении прожигал насквозь. Ватюшков, чтобы прикрыть конфуз, состроил на лице гримасу недовольства. Он словно угодил под холодный душ. А все оттого, что сейчас откровенно врал Думилёвой. Мозг разрывала мысль о том, что он поделился всем этим с Евой. Андрей отбрасывал эту мысль, но она назойливо возвращалась, все глубже забиваясь в извилины. Андрей злился, потому что подозревать он мог кого угодно, но только не Еву.

Просто невозможно, чтобы она подняла руку на кого-то из триумвирата. Это все равно, что выколоть себе один глаз. Ну, да, Андрей знал, что она не переносила Антона, она сама не раз говорила ему об этом, но точно так же он сам не любил Дорчакова. И что с того? А разве Думилёва любила кого-то из них? Нет, конечно. Или разве Антон пылал к ним дружескими чувствами? Чушь. Посему Еву подозревать нелепо и глупо.

И все-таки мысль о том, что кроме них троих знала о поручении еще она, сверлила мозг Андрея неимоверно.

Он боялся, что от Евгении не могло укрыться смятение, которое мелькнуло на его лице. Однако именно в этот момент она отвлеклась и не увидела его тревоги. Он почувствовал облегчение. В душе ругал себя за то, что рассказал обо всем Еве, если бы умолчал, не было бы сейчас никакого беспокойства. Между тем, от Евы он ничего не умел скрывать, доверял ей, боготворил, носил на руках. Она его самая большая слабость. А мысли продолжали мучить его.

Перед ним стояли две пары Евиных глаз. Одна пара поражала своей безвинной красотой, а другая — холодом и безразличием. Ее вторые глаза он впервые увидал после убийства Рисемского с охранником, а затем еще раз, когда она отправила на тот свет двух охранников в служебной квартире Корозова.

В то время Андрей не придал значения, ибо сам всегда легко убивал, и ничего необычного в убийствах не видел. Даже испытывал восторг от этого. Ева в те моменты поднялась в его глазах на несколько голов выше.

Но вот сейчас вдруг ее глаза насторожили его. Ведь они тогда были безучастны и черны, бездонны, как пасть пропасти. И даже его, преступника со стажем, теперь они смущали, казались чужими. Он не понимал, что они выражали в те минуты, и эта неизвестность обескураживала. В голове плыла какая-то мутная пелена, застилала все.

Поднявшись из-за стола, Думилёва высокомерно протянула Ватюшкову руку, показывая, что разговор закончен. Теперь его это не покоробило, ему хотелось поскорее убраться из ее кабинета и расслабиться, почувствовав себя не дураком. Он вскочил, поспешно пожал ее руку и напоследок спросил:

— Так что же будет с Евой? Кто станет Главным режиссером? В чьи руки мы отдадим нашу красавицу?

— Я еще не решила! — коротко ответила она.

— Поспеши, Евгения, поспеши, — посоветовал он, — иначе Ева будет растерзана завистниками!

Показав ему на дверь, Евгения отвернулась. Но как только он очутился за дверью, посмотрела на время, походила в раздумье по ковру и вышла из кабинета.

Поехала в театр. Там бесцеремонно по-хозяйски зашла в приемную директора. Секретарь, молоденькая с круглыми щечками, большим ртом и белыми волосами, не успела ничего сказать. Впрочем, она и не решилась бы остановить Евгению. Только искусственно широко заулыбалась и на ее вопрос, на месте ли он, ответила кивком головы.