Книга Никогда не разговаривай с чужими - Рут Ренделл

Женщина подержала двери, чтобы они не закрылись, и двое мужчин повели Гэвина в офис. Они затолкали его за письменный стол, но Лес пытался убедить всех в необходимости связать Гэвина и засунуть в один из контейнеров для фруктовых ящиков. Однако Джон не разрешил. Кровь продолжала течь из раны.

Гэвин все еще держал вилы в руках, но Джону он позволил забрать их. Его руки, мгновенно ослабев, упали на стол, как увядшие листья. Он уронил на них голову и зарыдал.

Часть 4

1

Чарльз не мог вспомнить, когда должен вернуться Манго, в пятницу или субботу. Но точно, что через неделю. Конечно, до приезда Манго он мог бы не предпринимать никаких действий насчет Питера Морана, а просто, ничего не делая, ожидать дальнейших инструкций. Чарльз действительно не мог понять, что происходило.

Во-первых, это могло быть проверкой. Манго говорил, что будет проверять его. Очевидно, это и была проверка его преданности: следовать за Питером Мораном и наблюдать за ним.

Во-вторых, если он когда-либо сомневался в ценности этого дела, приказ от Рози Уайтекер, или Штерна, или кого-нибудь еще прекратить слежку подтверждал значимость наблюдений.

Чарльз не предпринимал никаких действий ни в субботу, ни в воскресенье. Впрочем, в воскресенье он и не мог ничего сделать, никто из родителей в город не собирался. Большую часть дня он отрабатывал карточные фокусы. Один из них назывался «водопад» и заключался в следующем. Колоду из пятидесяти двух карт надо разделить пополам, взять по половине в каждую руку и, выпуская карты тонкой струйкой из ладони, ухитриться так перемешать их, чтобы карта из левой руки следовала за картой из правой, пока вся колода не соберется вместе. Он надеялся отрепетировать трюк достаточно хорошо уже к вечернему чаю, чтобы за столом небрежно, как бы само собой, продемонстрировать свое умение Саре и родителям, но пока он не был доволен своим исполнением. Если уж хочешь совершенства, значит, надо добиваться его, как бы много ни пришлось для этого работать.

Говорили, что Манго боялся вытянуться еще больше и отчаянно надеялся, что перестанет расти. Чарльз был все еще только около пяти футов.[21]Он знал, что, в конечном счете, подрастет, так как родители достаточно высокие, но ему хотелось быть выше сейчас. Рассматривая себя в зеркале, он был беспристрастен. Если бы дело касалось только внешности, какой изумительный ребенок-актер из него получился бы. Прямо Ширли Темпл восьмидесятых. Ангельское личико пристально глядело на него из зеркала. Он узнавал в нем блаженное выражение, «не от мира сего» — как будто взгляд застыл на чем-то потустороннем, — таким художники прошлого наделяли в своих картинах херувимов или святых младенцев. В первую очередь это касалось глаз, но не последнюю роль играл и нежный рот, и бледная жемчужного цвета полупрозрачная кожа. Даже волосы, которые еще на прошлой неделе достигали нежелательной ему длины, закручивались в нежные локоны. «Чертовски хорош! — подумал Чарльз. — Дерьмо…»

Знал ли Манго, что за фрукт этот Питер Моран? Была ли это часть проверки, самой ужасной из всего пережитого, чтобы доказать преданность или даже погибнуть, пытаясь сделать это? Чарльз вспомнил, что где-то читал о новообращенных друидах. Чтобы добиться признания, они должны были пролежать всю ночь в резервуаре с ледяной водой, сочиняя эпические стихи. Но такое суровое испытание было бы для него предпочтительнее того, что его ожидало.

Продолжая тренироваться, Чарльз снова разложил колоду на две части и как-то странно, восторженно позавидовал Манго, его нервам, его жестокости. Раньше ему часто казалось, что Лондонский Центр был недостаточно жесткий, Манго и, очевидно, до него Ангус были не настолько строги и суровы к явным правонарушениям, таким, как воровство, подлог, насилие, каким собирался быть он, когда заменит Манго, в чем не сомневался. В его организации не будет места для всей этой щепетильности.

Но в свете последних событий Чарльз должен был с радостью признать, что Манго освободился от угрызений совести, мягкотелости. Если только он сам не станет объектом для испытания новых качеств руководителя. Неприятный холодок пробежал по спине струйкой, такой четкой, как и «водопад» падающих карт. Снова потеплело, но почему-то руки мерзли весь день. Но, во всяком случае, он довел свой трюк до совершенства и никогда теперь не выполнит его плохо. Это так, он подчинил себе карты навсегда и сможет контролировать свои движения при любых обстоятельствах

Чарльз спустился вниз с желанием порисоваться, ну, уловить момент, когда можно перед всеми домашними сделать это как бы случайно, не задумываясь, как, скажем, любой может открыть книгу.

— О господи! — воскликнул отец. — Изумительно! Повтори, пожалуйста.

Чарльз улыбнулся, не разжимая губ. Они переняли такую улыбку у Гая Паркера, казалось, так давно. И вновь он представил, насколько другой была бы реакция отца — гневной и раздраженной, если бы он узнал, что его сын намерен наладить взаимоотношения с педерастом.

Но второй раунд противоборства Чарльз решил отсрочить.

Этим днем, приехав в город вместе с матерью на ее «эскорте» почти к обеду, он не собирался в Нанхаус. Когда он представлял, как Питер Моран звонит в пустой дом Камеронов, у него волосы вставали дыбом от страха. Нет, сегодня он займется строительной фирмой «Олбрайт-Крэвен», которая выиграла, как он, наконец, разузнал, тендер на реконструкцию Пятидесятнических Вилл. Как туда проникнуть, чтобы провести свое расследование, Чарльз еще не придумал. Его миниатюрность и юный вид снова представлялись ему серьезной помехой.

Но так уж случилось, что в этот день ему было не суждено попасть в здание фирмы. Он снова случайно столкнулся с Питером Мораном.

Было время для позднего ланча, и кто-то занял абонентное парковочное место «эскорта» на Хиллбари-плейс. Маме пришлось поставить машину гораздо дальше, на подземной стоянке на Александр-бридж-стрит. Затем ей захотелось купить Чарльзу тренировочный костюм, который она увидела в витрине Дебенхема. Костюм ему не понравился, и он заявил, что никогда не наденет его. Чарльз также не позволил Глории накормить его обедом в ресторане Дебенхема, расположенном на его крыше-саде. Он боялся, что «Олбрайт-Крэвен» может закрыться на обед, а ему, между прочим, потребуется не менее получаса, чтобы пешком добраться туда. К Февертонской площади, которая лежала прямо за старой городской стеной, он подошел к часу. Часы на «Сит-Вест» показывали двенадцать пятьдесят семь и двадцать пять градусов. Через минуту или две, как он вышел на площадь сквозь ворота в стене, он услышал, как часы кафедрального собора пробили один раз. Как всегда, они чуть-чуть спешили. День был жаркий и солнечный, и уйма людей заполнили площадь. Они сидели на скамейках, лежали прямо на газоне и ели свои сэндвичи.

Странно было бы не думать о Питере Моране, это было бы противоестественно. И хоть мысли о нем, как говорят, притаились в подсознании, но Чарльз не заметил Питера, сидящего на низеньком столбике рядом с лестницей фирмы «Олбрайт-Крэвен». Питер был как на ладони, впрочем, как и сам Чарльз, но он не видел Питера, пока не оказался в ярде или двух от него. Моран сидел спиной к тротуару, поглядывая на выходящую на лестницу большую, с серебряным орнаментом, черную вращающуюся дверь. На нем была очень старая белая футболка с короткими рукавами. Светлые волоски покрывали бледные руки. Он слегка откинул голову, и его довольно длинные, сальные волосы касались ворота футболки. Интересное дело, заметил Чарльз, когда чего-нибудь боишься, но думаешь, что такое больше никогда не случится, это немедленно происходит в действительности. Он мог бы остаться незамеченным и проскользнуть мимо, но не упускать же такой удобный случай? Вокруг — люди, так что он в полной безопасности.