Книга Муравечество - Чарли Кауфман

— Я не об этом! Я просто… не знаю, о чем я. Надо вернуться.

— Нельзя вернуться. И вообще, коп увидит его и остановится.

— Слава богу, коп не уехал из города и теперь может остановиться и помочь парню, которого мы убили, пока сбегали от него.

— Ой, давай без сарказма. Я же сказал, мне жаль.

— Нет, не сказал, — говорит Рун.

— Ну, мы же не знаем, мертв ли он. И это ты его убил. Технически.

— Мы оба его убили!

— За рулем был не я, — говорит Дуд.

— Я сел за руль, потому что у тебя права истекли.

— Да, и это твое правило крайне глупое, мы ведь и так преступники, так что…

— Все, чего я хотел в жизни, — развлекать народ.

— Мы с тобой убили кучу людей. Если включить сюда зрителей нашей постановки.

— Я знаю. Мне очень жаль.

— Хотя в тот раз мы были не виноваты.

— И тем не менее я чувствую себя виноватым.

— В смысле, если бы мы не ставили спектакль, ничего бы и не случилось.

— Но сейчас мы точно виноваты.

— Ты виноват.

— Мы команда.

— А что, если тому бездомному было предначертано спасти мир?

— Спасти мир, стоя на пустой дороге где-то на Среднем Западе в три ночи?

— Мы не знаем, как устроена вселенная.

— Думаю, мы знаем, что она устроена не так.

— Психи вполне могут спасти мир. Не надо стигматизировать психические расстройства. Есть доказательства, что Иисус был психически болен.

— Мне о таких доказательствах ничего неизвестно.

— Я где-то читал, в каком-то журнале. Он мнил себя сыном Божьим, это для начала. Ну и вообще, вспомни «Трех Христов в Ипсиланти»[77].

— Если Иисус думает, что он Иисус, — это не признак душевного расстройства.

— Как скажешь.

Цай больше не дает стирать ее белье. Мы не контактируем и не общаемся, так что я не знаю почему. Просто на связь она больше не выходит. А еще из-за нее меня увольняют из магазина. Когда я прихожу на смену, Дарнелл говорит, что Цай пожаловалась на мое поведение. Он не вдается в подробности, но смотрит на меня странно, так что, кажется, она сказала обо мне что-то прям ужасное. Я в недоумении. Те два часа, что я провел за стиркой и глажкой одежды Цай, — счастливейшие в моей жизни. Признаваясь себе в этом, чувствую себя жалким, но я обязан это признать. Рано или поздно наступает момент, когда надо недвусмысленно сообщить миру, кто ты есть. После довольно продолжительного процесса заламывания рук и самобичевания я вдруг осознаю, что у проблемы постоянного и пересиливающего желания служить Цай может быть решение — и я могу служить ей, не нуждаясь в ее позволении, раз мне уже четко обозначили, что этого мне больше не видать.

Я отправляю резюме в «Заппос» — огромный онлайн-магазин одежды и обуви, принадлежащий миллиардеру Джеффу Безосу из хьюстонских Безосов, которому принадлежит также все прочее на свете. Копаясь в мусороприемнике в доме Цай, я обнаружил, что она, похоже, регулярно совершает покупки в «Заппос» (еще она любит грейпфруты и пользуется прокладками «Олвейс Макси 3 Экстра Лонг Супер с крылышками» без запаха, хотя, как я в итоге обнаружил, запах все-таки появляется). Благодаря работе в службе поддержки «Заппос», если мне очень-очень повезет, рано или поздно я отвечу Цай на письмо (а может, даже по телефону!). Я понимаю, что у «Заппос» должно быть очень много клиентов и, уверен, немало сотрудников отдела поддержки, но даже одна мысль о том, что следующим человеком на линии может оказаться Цай Янь, подталкивает работать в колл-центре «Заппос», даже если она никогда в этой жизни не позвонит.

Собеседование с дамой из отдела кадров проходит хорошо — возможно, даже слишком. Это пожилая женщина с родимым пятном на лице, и я вижу, что она чувствует со мной родство. Но я ничего не чувствую. У меня нет никакого желания вступать в клуб пятнолицых.

— Какое впечатляющее резюме, — воркующим голосом говорит она.

В отличие от того, кто принимал меня на работу в магазине, она не сводит с меня глаз.

— Спасибо.

— Должна сказать, я тоже очень люблю кино.

Пытаюсь угадать ее вкус. Думаю, «Дом у озера», или как там называлась эта слезливая сентиментальная ерунда про отель. Может, ей нравятся фильмы с родимыми пятнами, хотя сомневаюсь, что ей хватит искушенности оценить «Отель „Гранд Будапешт“» — единственный настоящий фильм с родимым пятном.

— Неловко признаваться, — говорит она, — но в школе я участвовала в постановках и одно время даже подумывала о карьере актрисы.

Серьезно? Господи, только не это. Миру повезло.

— Ой, правда? — говорю я. — Это замечательно. Выходили на подмостки?

— О да. На сцене я визжала как резаная. — Она хихикает.

Ох, в этом я даже не сомневаюсь, микс Свинка.

— Слушайте, — говорит она. — Я никак не могу устроить вас в службу поддержки. Уверена, с вашим бэкграундом в кинопроизводстве и очевидной житейской мудростью вам самое место в отделе по связям с общественностью.

— Но служба поддержки — это работа с людьми, а я очень коммуникабельный, — кричу я.

— Ерунда, — говорит она. — Даже слышать не хочу. Вы должны верить в себя так же, как верю в вас я. У пиарщика зарплата в пять раз выше, чем в службе поддержки, и это только в начале. Нет ничего невозможного.

Я киваю. Нехорошо смотреть в зубы коню, которого она мне тут пытается всучить. Мне нужно, чтобы она была на моей стороне. Как только я окажусь в пиар-отделе, потребую перевода. И полагаю, даже в пиар-отделе у меня будет доступ к истории продаж. Смогу отслеживать все заказанные Цай туфли. Одна мысль об этом — и у меня мощнейшая эрекция, прямо во время собеседования. Я обдумываю, что будет, если эта женщина увидит стояк — поможет это или навредит. В эпоху постхаррасмента такие моменты чреваты. Харви Вайнштейн оказал нам всем медвежью услугу. В итоге прихожу к выводу, что поможет, ведь она, несомненно, решит, что у меня встал на нее. Вряд ли она часто (если вообще) становится объектом настолько очевидного сексуального интереса, хотя я прекрасно понимаю, что жертвами домогательств могут быть все женщины вне зависимости от привлекательности и что домогательство — это не про привлекательность, это про власть. Это всегда про власть. Но, перефразируя прекрасную доктора Энджелоу, все-таки я поднимусь[79]. Эйчар хочет пожать мне руку и замечает мою очевидную загвоздку. Выпучивает глаза. Я был прав.