Книга Последний романтик - Элизабет Гилберт

В большой комнате две стеклянные двери. Одна ведет в теплицу, где я круглый год буду выращивать свежие овощи и зелень. Вторая ведет в гостиную, которая будет простой и идеальной. Там всему найдется свое место – как на корабле. Там будет большой деревянный стол, скамейки, угловой диван. И везде окна, чтобы можно было любоваться долиной, амбаром, лугами, садом. Рядом со входом в гостиную – дверь, ведущая в кухню. Мраморные столешницы, шкафы ручной работы с ручками из оленьих рогов, открытые полки, дровяная печь, но там же будет и газовая плита. Раковины, краны горячей и холодной воды – вода будет нагреваться благодаря солнечным батареям – и куча всяких штук ручной работы, ручной ковки, чугунная посуда. Другая дверь будет вести на летнюю кухню, где я буду готовить и есть в теплое время года; там будут навес с террасой, стол, раковины, полки, плиты, чтобы не надо было всё время бегать туда-сюда за продуктами. С террасы будет открываться вид на живописный обрыв, а еще я установлю там газовые фонари.

На втором этаже, в мансарде, будут две спальни, а в главной спальне будет балкон, видный из большой комнаты. Главная спальня будет размером с мастерскую, но почти без мебели. Это будет открытое пространство, чистое и красивое. Дальше по коридору – биотуалет, сауна и две гостевые спальни. Открытый балкон с кроватью, на которой можно будет спать летом; если всё-таки непогода заставит перебраться внутрь, там у меня будет двуспальное ложе с окном в потолке, чтобы всю ночь смотреть на звезды. Ну и, разумеется, просторные встроенные шкафы.

Предметы искусства в моем доме будут повсюду. Ковры навахо на балконах. Это будет похоже на стиль Санта-Фе, который так популярен в последнее время, только у меня будет настоящее искусство, настоящие ценности – не подделки, которые люди собирают, потому что не могут отличить одно от другого. В этом доме будет множество редкостей, много света, пространства; он будет мирным и безопасным, практичным, красивым и с трех сторон углубленным в землю. Ребята из «Архитектурного дайджеста» будут напрашиваться ко мне в гости. И я знаю, что смогу построить дом целиком самостоятельно, но не начну даже фундамент, пока не найду себе жену: будь я проклят, если построю этот дом – и рядом со мной не будет любимой женщины».

Он замолчал. Откинулся на спинку кресла и улыбнулся.

А я не могла произнести ни звука.

В тот момент я не думала о том, как Юстас вообще узнал о существовании «Архитектурного дайджеста». Я не была шокирована тем, что Юстас, десятилетиями проповедовавший, что для счастья нам не нужны материальные ценности, только что поведал о своем желании построить особняк в рустикальном стиле с интерьером, который вполне подошел бы нефтяному магнату на пенсии. Не думала я и о том, что Юстас вдруг заговорил, точь-в-точь как Томас Джефферсон – человек с развитым чувством гражданского долга, но всё же одинокий идеалист, на мгновение забывший об обязательствах перед Республикой, чтобы предаться декадентским мечтам об идеальном доме вдали от общества. Я даже не подумала тогда о том, где будут спать запланированные Юстасом тринадцать отпрысков, если в доме предусмотрены всего две лишние спальни. Это всё меня не удивило. С этим я еще могла справиться.

Нет, потрясение мое объяснялось куда более простыми причинами.

Несмотря на то что Юстас, самый современный и непредсказуемый горный житель в мире, за годы не раз меня удивлял, я просто не могла поверить, что он только что сказал «просторные встроенные шкафы».

Итак, Юстас Конвей вплотную подошел к своему сорокалетию. Если верить статистике страховой индустрии, этот рубеж обозначает, что половина жизни прожита. Юстас многого достиг. Повидал множество мест, о которых многие из нас даже не читали. В среднем семьдесят пять раз в год делал то, что другие считали невозможным. Купил землю, о которой всегда мечтал, и оберегал ее. Познавал законы природы и был вознагражден знаниями в самых разных областях. Основал обучающую организацию, также проповедующую его собственный образ жизни. Стал довольно известной общественной фигурой. Его боготворят, его боятся. Он – хозяин игры. Он даже называет себя «начальником гор» – и разве это не так? Он стал Человеком, Способным Изменить Мир, и Самым Знаменитым Отшельником, Генеральным Директором Леса.

Но в этой идиллии есть трещины. И Юстас чувствует, как в них проникает холод. Как и в тридцать лет, у него все еще не получается наладить отношения с людьми, хотя ему этого хочется. Ребята, с которыми он работает на Черепашьем острове, вечно обижены на него и совсем его не понимают. Почти все ученики без исключения, с которыми я познакомилась на Черепашьем острове, ушли от Юстаса задолго до окончания своего ученического курса, как правило, в слезах. Даже Кэндис, которая была так решительно намерена не превратиться в еще одну ОБУЮКу, бросила учебу, разозлившись на Юстаса за то, что тот отказался поручить ей заботу о саде.

И с семьей у Юстаса складываются отношения не лучше. На первом месте тут, конечно, вечно критикующий его отец, чья фигура тенью нависает буквально над каждой минутой его жизни – критичная, озлобленная, скривившаяся от отвращения. Вечно повторяющаяся ситуация в жизни Юстаса: он ищет у отца любви и одобрения, а видит почти беспросветную темноту.

Хотя в этом году случилось кое-что странное.

Юстас позвонил мне в свой тридцать девятый день рождения. Около часа мы проговорили, как обычно, о делах Черепашьего острова и новостях. Юстас рассказал о новых учениках, строительстве амбара и рождении прекрасного детеныша у одной из его лошадей. А потом странным голосом добавил:

– О, и еще кое-что. Мне на этой неделе пришла открытка с поздравлением с днем рождения.

– А… – произнесла я. – И от кого?

– От папы.

Я поставила чашку, из которой пила, и нашла себе стул.

– Рассказывай, – сказала я после долгой паузы, – давай говори, как всё было.

– Открытка у меня в руках.

– Прочитай, что там, Юстас.

– Даже интересно, знаешь. Папа… он сам ее нарисовал. На ней нарисованы три маленьких воздушных шарика в небе. Шарики закрашены красной ручкой, а бантики на них – зеленой. А синей он написал поздравление.

– И что там?

Юстас Конвей откашлялся и прочитал: «Трудно поверить, что прошло тридцать девять лет с тех пор, как ты родился и мы стали семьей. Спасибо тебе за все замечательные мгновения, что ты дарил нам эти годы. Ждем новых успехов. С любовью, папа».

И снова последовала пауза.

– Ну-ка еще раз прочитай, – наконец сказала я, и Юстас так и сделал.

Мы оба опять некоторое время помолчали. Потом Юстас сказал, что получил открытку два дня назад.

– Я прочел ее один раз и положил обратно в конверт. Я был в таком состоянии, что руки дрожали. Это были первые добрые слова, которых я дождался от отца за всю жизнь. Не думаю, что кто-либо может понять, что я чувствую. Я не доставал открытку до настоящего момента. Боялся даже прикоснуться к ней, понимаешь? Мне казалось нереальным, что я ее получил. Казалось, что это всё мне приснилось.