Книга Когда мы были чужие - Памела Шоневальдт

— Это от горбуньи? — высоким, напряженным голосом спросил он.

— Да, от Дэйзи. — Когда я обернулась и увидела его лицо, шпатель выпал у меня из рук. — Что случилось? Что-то с Софией, я знаю. Ну, говорите же.

— С утра у нее возобновились боли и на этот раз они не прошли.

— Что? — Молчание. — Витторио, какие боли?

— Она не говорила вам, что у нее стенокардия? — Я помотала головой. — Она принимала дигиталис. Вы знаете, он снимает симптомы, но не лечит.

— Стенокардия, — повторила я. — Грудная жаба. По латыни angina pectoris — «душащий грудь». София задохнулась? Нет, это невозможно. — Она в больнице, да? Скажите, в какой. Я хочу пойти к ней.

Я схватила сумку и шляпу.

— Ирма, слишком поздно. Она умерла.

— Что?

— Мне жаль, Ирма, но София умерла сегодня днем, незадолго до того, как вы пришли.

Я опустилась на стул. Смерть никогда не врывалась в мою жизнь вот так, без предупреждения, точно ястреб: камнем падая вниз, чтобы схватить мышь в траве. Как это может быть, что София умерла — вот ее инструменты, ее стул, книги, шпатель, стетоскоп? Я сжала резиновую трубочку.

— В понедельник с ней все было в порядке. Мы ходили в Саут-сайд, она поднялась на пятый этаж. Рассказывала мне про «Амбулаторию Пасифик». Хотела показать письмо от них. Нет, это невозможно! Она не была больна. Просто устала.

Витторио взял меня за руку. Значит, это правда. Она умерла. У меня так заныло сердце, будто я тоже страдаю стенокардией.

— Вы могли послать Энрико за мной в ателье.

Он покачал головой.

— София не захотела. Она так гордилась вами, уж не знаю, что вы сделали в понедельник, но она очень вами гордилась. И сказала, что лучше вы запомните ее, какой она была в тот вечер, а не какой сегодня.

У меня похолодели ноги.

— Какой она была сегодня?

Витторио крепко вжал ладони в стол.

— Я был в аптеке, а она смешивала здесь микстуры, и часов около десяти утра меня позвал Энрико. Я прибежал, вижу, она лежит на полу и держится за сердце, очень бледная. — Кошки громко мяукали в переулке. Я бессмысленно теребила стетоскоп. — Я понял, на сей раз дело плохо. Клаудиа помогла мне перенести ее на кровать. Первый приступ прошел, а затем накатил второй, и она попросила привести священника и дать ей вот это, из ящика стола. — Витторио вынул из жилетного кармана аккуратно сложенный лист, развернул и прочитал: «Ирме Витале — мой стетоскоп, журнал записей, любые книги по медицине, какие она захочет взять, и выручку за эту неделю. Остальные медицинские инструменты передать в Госпиталь Милосердия».

Он показал мне расходную книгу, и я пробежала глазами аккуратно заполненные страницы. Из последних покупок — дилататор для расширения матки и набор зажимов. Во вторник она приняла роды — ягодичное предлежание младенца, в среду сделала аборт. И то, и другое в богатых особняках на Лейк-шор. Витторио протянул мне «Практическое руководство для акушеров».

— Там внутри семьдесят пять долларов, это вам.

Я закрыла книгу. Воспоминания о Софии нахлынули на меня, как огромные, сбивающие с ног волны: мой аборт, наша прогулка до дома и разговор про клинику. София учит меня накладывать швы и бинтовать раны. София слушает, что говорит больной, слегка склонив голову набок, в одну из самых жарких ночей София со всех ног бежит — бежит! — вверх по лестнице за перепуганным ребенком, чей отец от недоедания упал в обморок посреди кухни.

— Когда вы узнали, что она больна? — спросила я у него.

— Этой весной, как раз перед тем, как вы в первый раз к нам пришли. Я принес ей бутылку карболки и увидел, что она почти без сознания. В тот вечер я не стал задавать вопросы, а она промолчала, но на другой день спросил, не докупить ли дигиталиса, и она сказала — да. Она все скрывала. Мы что-то обсуждаем, вдруг она делает вид, будто закашлялась, прижимает к губам платок и незаметно глотает таблетку. Но в мае она перестала от меня таиться, и я заставил ее пойти к врачу в Госпиталь Милосердия. Он сказал, что сделать ничего нельзя. Мы можем сложить сломанные кости, и рука срастется, но мы не можем вскрыть сердце и наладить его. Я знаю, вы были очень к ней привязаны. И она тоже это знала. Вы были ей как дочь — это в общем-то ее последние слова.

Слезы хлынули у меня из глаз. Витторио протянул мне кусок марли и терпеливо сидел вместе со мной, а я плакала о Софии, о Дзии Кармеле, о своей маме — обо всех, кто меня любил и покинул навсегда.

— Почему же она мне не сказала, что больна? — всхлипывала я. — Я могла бы…

— Могли бы… что, Ирма? — Он взял меня за руку. — Говорю вам, это неизлечимо. Дигиталис помогает лишь на время. А знаете, когда вы пришли тогда в аптеку, в первый раз, что-то подсказало мне — вы посланы для Софии. Вы помогали ей, вылечили столько народу вместе. Для нее это очень много значило.

Нет, это она мне помогла, она выкроила из прежнего материала новую Ирму. Я подумала о детях, высматривающих в окно, не идем ли мы с ней, о мужчинах, приносивших к нам сюда своих искалеченных товарищей, о родителях, доверявших нам жизни своих детей и о женщинах, нуждавшихся именно в нашей помощи.

— Кто теперь будет заниматься амбулаторией, Витторио? — голос мой звенел.

Он извинился и ненадолго вышел, вернувшись вскоре с двумя стаканами вина.

— Давайте выпьем, Ирма. Выслушайте меня спокойно и постарайтесь понять. Вы знаете, что мы не сможем заменить Софию. Я помогал ей, чем мог, но я простой аптекарь. У меня нет призвания, как у нее. Зато у меня есть жена и необходимость платить за аренду. Вы очень умная девушка, но все же вы только…

— …портниха.

— Да. Именно. Так что больным придется обращаться в больницу.

— Витторио, больницы переполнены и там отвратительно. Иммигранты им не нужны. Переводчиков у них нет. Никто никому ничего не объясняет.

Я умолкла. Витторио неспешно отхлебнул вина.

— Ирма, если больные будут настаивать, чтобы их лечили, а пасторы, раввины и священники, равно как и газетчики, поднимать свой голос против тех безобразий, которые творятся в наших госпиталях, постепенно все изменится. Не сразу, медленно, но это произойдет. Вы одна не в силах вылечить весь город. Сами видели, София работала как проклятая, и поплатилась за это здоровьем. Да, мы делали доброе дело. Я горжусь, что участвовал в нем, и вы должны этим гордиться. Мы многим людям помогли, на самом деле. Но теперь с клиникой покончено. Ко мне из Генуи приезжает кузен с женой, будут жить с нами. Я должен им помогать.

Мне стало невыразимо тяжело. София умерла, лечить наших пациентов теперь некому. Моя мечта о собственном ателье для богатых леди вдруг показалась мне пустой, глупой затеей. И сама я показалась себе абсолютно пустой — шевельнусь, и внутри гулко отзовется эхо.

Витторио вновь наполнил мой стакан.