Книга Порода. The breed - Анна Михальская

— Пойдемте, Анна, — голос Ричарда, почти шепот, показался мне каким-то безжизненным. По рукам побежали мурашки — стало зябко. Из-под куста серых роз выскочила тень кролика. — Давайте дойдем до конюшен и обратно. И я уеду, а вы… Вы пойдете спать. Вы видите сны, Анна?

Я не ответила. Чуть оступившись с дорожки на траву, я раздавила какой-то побег. Мясистый, темный, упругий, как сочный лист тюльпана, он наполнил воздух терпким запахом — знакомым, знакомым…

Тот же запах — терпкий, дурманный, манящий и горький — да, год назад, июньской ночью, на берегу пруда у Новодевичьего. Как забрели мы с Андреем туда — с ним, путешественником, вовсе не склонным тратить время на ночные прогулки с девицами по окультуренной почве, где даже что-то посажено? Да и кто, для чего посадил там эти ростки? Плотные, полные соков лезвия вставали из рыхлой черной земли, как ножи. И с хрустом ломались под ногами. Что это было — обычная клумба или ведьминский круг? Моя собака белела впереди, у воды, как клок тумана. Там, той ночью, все двигалось. Плыл туман, луна летела по небу кометой, темные облака проносились, как птицы. Любовь все оживила, но и сама не удержалась на месте. Не ушла — унеслась, убежала. А, вот когда это случилось. Теперь я знаю — там, у пруда, в июне.

— Посмотрим, как лошади спят, — прошептал голос. — Они-то видят сны, я знаю.

Мы вошли в ворота и оказались в каменном круге конюшен. Один денник был открыт, и на серой стене чернел проем двери. Ричард вел меня за руку, я чуть отставала. — Как Орфей Эвридику, — подумала я. — Только наоборот. Из мира живых — в царство теней.

Но послушно, в немом оцепенении, я подошла за ним к двери. Изнутри пахнуло свежим сеном. Весь пол денника был устлан сухим душистым покровом, а в углу сено громоздилось почти до узкого окна. — Ну вот, — подумала я. — Конечно. Ну и пусть, зато думать потом будет легче. А может, и вовсе не придется.

Ричард был выше меня почти на голову — не то что предатель Сиверков. — Нет, не то, — стучало в ушах. Совсем не то… Поцелуи были странные: тщательные, мятно-стерильные. Я не закрывала глаз и смотрела в сторону, в угол денника. Там, во тьме, мне померещился белый гипсовый бюст Гомера — такой, как на шкафу в кабинете зарубежной литературы МГПИ. Казалось, это тень незрячего старца целует меня в полумраке конюшни. Но я не противилась. Ричард опустил меня на пол, прислонил к душистой шелковисто-колючей копне, придвинулся, обнял… Было очень, очень холодно.

И тут случилось нечто невообразимое. В воздухе ухнуло, и сильнейший взрыв разметал над нашими головами клочья сена. Раздался оглушительный треск и дикие клокочущие завывания. Что-то огромное, черное, растопыренное заметалось под потолком и по стенам конюшни и с грохотом вылетело прочь.

Я выскочила следом. За мной, слегка пошатываясь, вышел оглушенный Ричард.

Павлин, роняя с крыльев сено, обрел наконец равновесие, физическое и душевное, примостившись на коньке крыши. Издав еще несколько пронзительных криков, — на всякий случай — он затих, чтобы отдохнуть до рассвета, если уж его так грубо потревожили на законном месте, в свежем сене денника. Странно, что эту птицу еще не съела лиса, — подумала я. — При таких-то привычках. Но как удачно! — и я с благодарностью взглянула на индийский силуэт, черневший над конюшнями.

Ричард нашел в себе силы рассмеяться, и мы стали отряхиваться.

— Вот я и увидела английское привидение! — сказала я с искренней радостью. — А ведь не верила Мэй!

— Анна, теперь мне остается просить вас проводить меня до машины, — сухо сказал Ричард. Но мне было весело. Все вновь оказалось живым. Я нагнулась, сорвала плотный сочный лист и прижала к губам. Запах не изменился — пахло надеждой. И — свободой!

— Ричард, дорогой, а это что за чучело? — свесив безобразную, тяжелую не по росту голову через ограду паддока, на нас задумчиво смотрела пегая низкорослая коняга. Весь ее облик, донельзя плебейский, никак не вязался с изысканными линиями чистокровных племенных лошадей в заводе моей приятельницы.

— Well… It’s a heater, Anna. I’m not really very willing to explain — well, it’s just a horse, you know…[117]

— Ну и ладно, Бог с ним, — ответила я радостно. — Пойдемте к машине. Спасибо за этот день, и за вечер. Павлины очень капризные птицы! Но зато красивые, правда? Привет Энн. Поезжайте осторожно. День был такой длинный!

И я нежно поцеловала Ричарда в щеку — с искренней благодарностью, почти с любовью. Он был не враг, и относился ко мне так трепетно, и даже пытался затащить в сено. Как трогательно! И я поцеловала его еще раз. О чем потом пожалела.

На подъездной площадке машин больше не осталось — все разъехались. Не без робости я толкнула стеклянную дверь. В гостиной было тихо. Мэй так и дремала в кресле. Яркий свет люстр, преломленный гранями хрустальной посуды, освещал безмолвие батальной сцены стола. Поверженные бокалы, румяна семги, фиолетово-желтый драматический закат артишоков и лимонов, розоватый перламутр разбросанных ломтиков ветчины, оранжевые и кирпично-красные раздробленные тела омаров — все это было великолепно даже сейчас. На коврике у камина крепко спала Мышка — плоская, как распластанная шкурка.

— Мэй, — потрогала я теплое плечо, — просыПайнся. Нужно убираться и спать.

Мэй зевнула, потянулась, встала и оглядела стол.

— Не беспокойся. К семи утра придут Дэбби с Барбарой и помогут. Какой славный был день, правда? А Мышка! А Опра! А как я рада за тебя, дорогая — ты произвела просто фурор! Хорошо, что я уговорила тебя показывать Мышку. Но ты и себя показала, а, Анна? — И Мэй залилась серебристым смехом.

Я поблагодарила за день и за вечер. Столько впечатлений! Такие разные люди…

— Ну что ж, день кончился, — сказала Мэй, потягиваясь. Выпьем еще по стаканчику перед сном? Пойдем в кухню, там есть бордо и еще осталась клубника в холодильнике.

— Послушай, а что такое «хитер»? — вспомнила я, когда терпкий сок французских виноградников напомнил мне запах раздавленного у дороги листа.

— Ну, Анна, как бы это тебе объяснить, — начала Мэй с каким-то двусмысленным смешком, — а что?

— Я видела такую странную лошадь, там, в паддоке, — низкорослую, крепкую и какую-то грубую. Беспородную, в общем. Зачем тебе такая? Воду возить?

— Да нет, — продолжала хихикать Мэй, — у нас везде водопровод. А хитер — это такой жеребец… Ну, специальный, чтобы приводить кобыл в охоту. От породистых чистокровные кобылы в восторг не приходят. Нужна, понимаешь, грубость. И сила. Грубая сила. Вид неказистый, но кобылы просто бесятся. Им сначала показывают хитера, распаляют, а потом сразу подводят чистокровного жеребца. И дальше все идет как по маслу.

Мы молча налили еще по стаканчику.

— Пора мне проверить почту, — внезапно вскочила Мэй. — Удовольствия удовольствиями, а дело делом! — И она ринулась по направлению к своему «офису».