Книга Тайные культы древних. Религии мистерий - С. Энгус

Связь христианства с синкретизмом первых трех веков [1058] могла бы завести нас слишком далеко. В то время как христианство избежало опасностей этого синкретизма, которые ослабляли его соперников, оно не спаслось от него невредимым. Оно заимствовало, но при этом и преображало. Оно «крестило» любую идею или обряд, будь они заимствованы из мистерий или из иудаизма во имя Христа [1059] . Оно готово было воспринимать правду, но при этом верило, что только Господь – это Путь, Истина и Жизнь. Его позицию лучше всего выражают слова величайшего из апостолов: «…что только истинно, что честно, что справедливо, что чисто, что любезно, что достославно, что только добродетель и похвала, о том помышляйте» [1060] .

2. Действительная универсальность христианства

Христианство не только было на самом деле универсальной религией, которая могла без стеснения объявить, что нет ни эллина, ни иудея, ни мужчины, ни женщины, ни раба, ни свободного. Оно было, говоря словами Макса Мюллера, «религией Человечества». Уже было показано, что христианство соединяло в более высоком и обобщающем синтезе социально-этические и индивидуалистически-мистические тенденции в религии – задача, которая разрывала душу иудаизма. Именно в этом вопросе те, кто шел по христианскому пути, пришли в конфликт с консервативным иудаизмом: националистический принцип должен был уступить универсалистскому. Павел мог сказать: «Ибо Он есть мир наш, соделавший из обоих одно и разрушивший стоявшую посреди преграду» [1061] . Поэтому путь христианству был подготовлен религиями мистерий и греческой философией, прежде всего стоицизмом. Если в своей нетерпимости христианство было прямо противоположно духу своего времени, в своем универсализме оно соответствовало тенденциям мировой цивилизации. Религии мистерий и религиозные философии, иудейская проповедь и Римская империя – все они стремились к универсализму, который мог бы сосуществовать с символическим характером того времени. В высшей степени значимо то, что мистерии преуспели, но им не хватало всеобъемлющего универсализма в их исключительности, поскольку они не позволяли выдавать свои тайны посторонним [1062] . Греческая мысль объединилась с иудейским Откровением и восточным мистицизмом, чтобы соответствовать потребностям времени, что она и сделала в заметной степени, но в основном для образованных классов. Иудейская пропаганда потерпела неудачу, поскольку настаивала на том, что сначала люди должны стать иудеями. Культ императора был немного меньше, чем политическим приемом. Христианство преодолело все преграды. В свои героические дни оно не было disciplina arcani, в нем не было тайны, которую нельзя было бы открыть всем; оно не хвалилось гносисом, доступным для немногих. Хотя врата и были узки, условия входа были таковы, что все могли им соответствовать, и эти условия не были погребены в тайном знании.

Ни одна другая религия не могла сравниться с христианством в масштабе и разнообразности своей притягательности и в том, какой всеобъемлющей была ее весть. Христианство допускало различные интерпретации, приспосабливаясь ко всем вариантам темперамента и национального взгляда на жизнь. Его можно было представить с законной или с мистической точки зрения, в понятных выражениях Нагорной проповеди или во всей тонкости метафизической системы. Оно могло крестить во имя Господа все, что было достойным в прошлом новообращенного – языческое или иудейское. Его привлекательность была одновременно религиозной, социальной, философской и этической, так что оно могло удовлетворить тройной запрос к религии: социальные нужды, личное утешение и оправдание ее догм [1063] .

«Привлекательность христианства была двойной: с одной стороны, как религия, оно несло практическое наставление каждому человеку низкого или высокого сословия, а с другой стороны, оно было философией, соревновавшейся с великими философскими системами древности, дополняя и исправляя их и в то же самое время принимая в себя большинство их наиболее убедительных черт. Ни одно движение не может распространиться быстро и широко, если только оно не обращается к обычному человеку; и ни одно движение не может полностью и постоянно утвердить себя, если только оно не завоюет мыслящие классы, интеллектуальных предводителей мира. Христианству удалось и то и другое» [1064] .

Ориген [1065] уже говорил об этом превосходстве христианства: оно «не презирает простой народ», но «тщательно старается дать пищу большой массе людей».

Христианское сообщество, в которое люди входили единым крещением в одного Господа, сделало для мира больше, чем утопическая республика Платона с ее классовыми различиями и ограничениями, или иудейская концепция Царствия Божия, где первое место было отведено иудею, или Космополис стоиков, который стоял ближе всего к христианству, стирая все различия в расе, поле и культуре, но оставался всего лишь идеалом из-за отсутствия личной идеи Любви, на которую могло указать христианство.

Иисус, своим Всеобъемлющим Указом (как изящно назвал Нагорную проповедь Сили), сделал мораль всеобщей и сделал всех людей братьями при одном Отце Небесном. «Слова «иностранный» и «варварский» потеряли свое значение; все нации и народы собрались внутри померия (границы. – Ред. ) Града Божьего; и на крещеной земле Рейн и Темза стали Иорданом, и каждое унылое, окруженное пустыней поселение германских дикарей – таким же святым, как Иерусалим» [1066] . Идея человеческого братства была не новостью, которую ввел Иисус. Эта идея зачаровывала мыслителей по меньшей мере с того дня, когда Сократ [1067] , когда его спросили, к какой общине он принадлежит, ответил, что он – гражданин мира, а Диоген, учитель киников, в ответ на тот же вопрос [1068] заявил, что он «космополит». Иудейское пророчество мечтало о том дне, когда «Богом всей земли назовется Он» [1069] , когда все будут смотреть на Иерусалим как на религиозный центр и символ единства. Многие факторы подчеркивали это ощущение общего человечества, которое требовало и всеобщей религии. Стоики сделали его религией, самый возвышенный элемент в которой – это родство между Богом и людьми, в котором участвуют все. «Мы – из Его племени». Эпиктет рассуждает об этой вдохновляющей мысли. Происхождение от Бога должно быть более возвышающим, чем родство с императором [1070] . Все мы «родичи Бога и происходим от Него» [1071] . Добрый человек – это потомок Бога [1072] . Еще одной связующей нитью был всепроникающий Логос. Для осуществления братства людей учителя стоицизма признавали необходимость любви, которая должна была устранить эгоизм: «В Государстве Любовь – это Бог, сотрудник для спасения города» [1073] .

Одна лишь религия Иисуса оказалась соответствующей задаче установления истинного чувства человечества, и она добилась этого, введя чисто человеческий и всеохватывающий принцип Любви, который лучше всего выражен в словах Сили: «энтузиазм к человечеству», принцип, первым примером для которого стал Сам Иисус, и от Него это переняли и Его ученики. Гловер справедливо сказал: «Ни один другой учитель и не мечтал, чтобы обычные люди могли овладеть хотя бы десятой частью нравственного величия и духовной силы, которую требовал от них Иисус – в основном тем, что верил в них. Здесь любого, кто станет изучать этот период, просто поразит удивительная оригинальность Иисуса. Эту веру в человека Иисус подарил Своим последователям, и они никогда ее не теряли» [1074] .