Книга Несостоявшийся русский царь Карл Филипп, или Шведская интрига Смутного времени - Алексей Смирнов

Шведам приходилось смириться с тем, что своих былых союзников они уже никогда не увидят. Впрочем, многие знатные русские все же остались на шведской стороне. Они вели сейчас агитацию в отошедших короне городах, призывая жителей сменить подданство. Православие останется в неприкосновенности, а их монархом будет просвещенный и милостивый шведский король, под защитой которого они забудут о тирании великих князей!

Наиболее отчаянные из вербовщиков заезжали и на другую сторону границы, уговаривая население переходить в Швецию. В конце концов русские послы поставили шведам ультиматум, требуя по разным делам присылать в Россию лишь шведов, а не русских, перешедших на их службу: «Чтоб те русские люди меж великого государя нашего, царя и великого князя Михайла Федоровича, всея Руси самодержца, его царского величества и вашего вельможного государя, короля Густава Адольфа Свийского ссоры не учинили: а опроч ссоры меж государей и государств от тех людей чаяти нечево».

Густав Адольф даровал шведское дворянство множеству высокопоставленных русских, перешедших на его службу, с присвоением им гербов и раздачей поместий в новых восточных землях. Так в Швеции появились дворянские фамилии явно русского происхождения: Аминофф, Аполофф, Баранофф, Бутерлин, Клементеофф, Голавитс, Калитин, Нассокин, Пересветофф-Мурат, Росладин, Рубзофф. В некоторых гербах, как уверяют знатоки геральдики, не чуждый иронии король навсегда запечатлел переход их владельцев от одного государя к другому. Олени и лани, грациозно скачущие по щитам, развернуты нетрадиционно, направляя свой бег с востока на запад. Впрочем, об измене в сегодняшнем понимании этого слова говорить не приходится. Переход на службу от одного государя к другому считался в Европе обычным делом, верность следовало сохранять лишь своей религии. В этом отношении «рюссбайор» (русские бояре), как целое столетие, вплоть до начала XVIII века, называли в Швеции представителей восточного пополнения шведского рыцарства, свои убеждения не меняли. Лишь их дети, когда в конце XVII века в шведской Ингерманландии началось целенаправленное искоренение православия, стали переходить в лютеранство.

Если «русские бояре» были свободны в своем выборе и потому могли легко относиться к сыпавшимся на них со стороны подданных великого князя обвинениям в измене, то на крестьян и священников обрушилась двойная несправедливость. Сначала их, точно скот, передали от одного хозяина другому, а затем стали проклинать как «отметчиков». Духовным главой шведских православных приходов оставался новгородский митрополит, и, когда сельские священники из-за границы приезжали в Новгород по своим делам, митрополит срывал с них скуфьи и отсылал назад без благословения, говоря с упреком, что если бы они убежали, то и крестьяне бы за ними пошли.

«И все делаетца против учиненного мирного постановленья, что его королевского величества подданные тем обычаем от его царского величества подданных лаяны, проклинаемы и позорены», — жаловались шведы на переговорах. Бояре отвечали на это лукаво: мол, дела действительно творятся нехорошие, но на митрополита влиять они не могут, сам царь в дела церковные не вмешивается.

Едва поутихли имущественные споры и удалось совместными усилиями справиться с людскими толпами, перетекавшими от одного государя к другому, как возникли конфликты при разметке границы. В конце 1617 года на сотни километров был лишь один пограничный знак — камень в местечке Салмис к северу от Ладоги, на котором была высечена надпись: «Здесь установил Густав Адольф, король Швеции, крайний рубеж своего государства. Да пребудет дело рук Его вечно Промыслом Божиим».

От ловкости и хладнокровия межевых комиссаров зависело многое. Они могли бескровным способом отвоевать для своих монархов десятки квадратных километров чужой территории. Межу, то есть границу, вели по рассказам местных крестьян, так называемых старожильцев, издавна прикрепленных к определенному участку земли. Они могли сказать, что граница, например, Копорья исторически идет во-он вдоль того болота в двадцати километрах к западу. А могли и крест поцеловать на том, что где стоят, там и есть линия раздела.

Если мнения старожильцев расходились, а иных документов не находилось, комиссары должны были решать дело по жребию. Если везло русским, старожильцы целовали крест великому князю, обходя затем участок границы с иконой. Нет — землепашцы становились шведами. Надо ли говорить, какие страсти разгорались при столь несовершенных методах межевания! Жалобы на произвол и применение запрещенных приемов сыпались с обеих сторон.

В Стокгольм на стол Густаву Адольфу ложились русские «слезницы», доказывавшие монарху, что его комиссары бьются за интересы короны как только могут: «А на корельской стороне государя вашего межевалные послы Анц Мук с товарыщи межи отводят не прямо, насилством, и з жеребья, с образом и по старожилцове скаске по прямой меже не идут и делают во всем упрямством мимо приговор свой…» «Все делают насильством, хотят отмжевать в разных местах себе в длину 40 верст в ширину 30 верст». «Межи кладут во многих местах по государя нашего, его ц. величества земле, не по старожильцовым скаскам и не по сыску волосных людей, своим произволом…»

Русские комиссары, однако, не уступали шведам в изобретательности, когда дело касалось нарезки государственной земли. Чего только стоит одно из посланий Густава Адольфа царю, в котором шведский монарх возмущается действиями слуг русского самодержца! Те, в частности, «приказали своим старосельцам оскорбить Его Королевское Величество, распорядившись, чтобы те спустили порты и повернулись голыми задами к Нашим комиссарам. Так они встали, что стыдно и описывать сие».

Окончательно граница была установлена лишь в 1621 году, четыре года спустя после заключения мира. Впрочем, большинство жителей России даже к этому времени не знало о том, что страна с 1617 года отрезана от Балтийского моря, а сотни тысяч их соотечественников стали шведами. Текст Столбовского мира, открыто оглашенный в Швеции, держался в России в тайне. Великому князю не хотелось, чтобы об огромных уступках, сделанных им Швеции, знали его подданные. В памяти еще были свежи воспоминания Смуты, искра могла вспыхнуть по любому поводу.

Но цена государственной тайны оказалась всего в один рубль. В архивах сохранился любопытный документ от 1627 года: расспросные речи новгородского воеводы Одоевского и двух дьяков, расследовавших по распоряжению Москвы факт утечки государственной тайны. Вот как это произошло.

Подьячие шли к себе в приказ Большим рядом новгородского торга и увидели, что у лавки Богдана Шори на стоят люди и «чтут лись харатейный» — грамоту царя Михаила Федоровича шведскому королю о мирном договоре. Титул царя был, докладывали дознаватели, написан золотом, а «посольская договорная грамота вся описана подлинно». Сиделец в лавке Шорина Срегушка сообщил, что его хозяин взял ее у Степана Прокофьева для снятия копии и положил в лавку. Из показаний Степана Прокофьева выяснилось, что после Столбовского договора его отец отправился из Новгорода в Москву, где пробыл четыре года, вернулся назад в 1621 году «и ту де грамоту привез с собою». Дал ему эту грамоту подьячий, который ее писал, и взял за нее рубль. Сын Степана Прокофьева позволил Богдану Шорину посмотреть грамоту, но тот божился, что «с то во листа себе ничего не списывал, для того что де то дело великое». Степан Прокофьев к тому времени уже умер, с остальных новгородцев спросить было нечего. Дело закрыли.