Книга Сексуальная жизнь в Древней Греции - Ганс Лихт

Мы, разумеется, согласны с этим суждением и добавим, что не следует рассматривать это стихотворение как прощальную песнь, как делают некоторые, но как песнь страдающей от любви горячей и открытой души, которая, может быть, после долгой борьбы с самой собой, наконец, нашла мужество взглянуть на предмет своей любви, выразив интимнейшие переживания, когда ее желания еще не исполнились. Вовсе не является противоречием по отношению к ее чувству то обстоятельство, что она считает таким счастливцем мужчину, который имеет возможность созерцать предмет ее страсти, и в то же время душа ее, рвущаяся к любимой, с горечью сознает, думая о себе, что когда-нибудь ее возлюбленная будет принадлежать этому мужчине, и жало ревности впивается в душу поэтессы даже прежде, чем она сама разделила с любимой радость любви. С другой стороны, наша оценка этого стихотворения как любовной песни находит подтверждение в том обстоятельстве, что Катулл перевел его практически дословно, обращаясь при этом к своей возлюбленной, чтобы признаться ей в любви и добиться встречного чувства. Клодия Катулла – Катулл, однако, назвал ее Лесбией в честь любимой поэтессы – слишком напоминает по характеру Сапфо для того, чтобы мы поверили, будто чувствительный римлянин посвятил ей «прощальную песнь» вслед за настоящей Сапфо.

Сапфо и Аттиду связывало долгое чувство привязанности, из которой и возникла нежная и интимная песнь дружбе, любви и невинным радостям жизни, а также и величественный гимн, когда богиня своей властью вынудила поэтессу к признанию. Все это утрачено для нас, и лишь по немногочисленным отрывкам мы можем судить о дружбе между этими лесбийскими девушками. Конечно, признание, с которым она однажды обратилась к Аттиде в счастливую минуту, было сделано в безоблачный период их дружбы: «Я любила тебя, Аттида, всем сердцем, когда ты даже не догадывалась об этом».

Учитывая страсть, которую Сапфо испытывала к Аттиде, мы не удивимся, узнав, что поэтесса испытывала все муки ревности; она дает выход своей печали в словах о любви, не опускаясь до чувства негодования: «Ты ж, Аттида, и вспомнить не думаешь / Обо мне. К Андромеде стремишься ты»[102]. Была ли это ревность из-за конкретного человека или просто из-за того, что они временно расстались, что вызвало столь трогательную жалобу?

«Вот уж луна и плеяды взошли, полночь настала, время проходит, проходит, а я все одна».

В другой раз с ее губ срывается опасение: «Конечно, больше ты любишь другого, нежели меня». Однако ее любовь к Аттиде более интимна, поскольку она испытывала к ней нежные чувства, когда та была еще девочкой и час ее обручения был далек.

О том, что Аттида покинула Сапфо, мы узнаем из стихотворения, обнаруженного в 1896 г. в Египте вместе с другими папирусными отрывками, которые ныне хранятся в Государственном Берлинском музее. Дошедшее до нас стихотворение сохранилось, к сожалению, не полностью и адресовано подруге, возможно Андромеде, которая, как и Сапфо, горько сожалеет о том, что ее любимая Аттида теперь находится в далекой Лидии: «Среди лидийских женщин она блистает, затмевая их яркостью, подобно луне, затмевающей звезды, вставая над морем». Стихотворение заканчивается описанием того, как ночная луна освещает луговые цветы, в чашечках цветов мерцает роса, а вокруг разливается аромат роз и нежного клевера. «Часто, – продолжает Сапфо, – щемящее чувство наполняет тебе душу, когда ты вспоминаешь сладостный голос Аттиды».

Если то, что мы знаем о самой близкой подруге Сапфо из нескольких отрывков, столь разрозненно, то еще меньше информации можно получить о других ее подругах и ученицах. Мы узнаем о клятве в вечной дружбе и преданности: «А о вас, моих милых, думы / Ввек неизменны».

В сравнительно длинном отрывке, который, к сожалению, дошел до нас со множеством лакун, одна из учениц сердечно прощается с Сапфо, которая в ответ ее ободряет, и обещает помнить о ней всегда. Ей стоит вспомнить сейчас о богине любви, которую она покидает, и воскресить в памяти все радостное, что они пережили вместе, служа этой богине. Она напоминает, как они плели венки из фиалок и роз, которыми Сапфо украшала святилище богини, и обе они были ей преданы.

Нет, она не вернулася!Умереть я хотела бы…А прощаясь со мной, она плакала,Плача, так говорила мне:«О, как страшно страдаю я.Псапфа! Бросить тебя мне приходится!»Я же так отвечала ей:«Поезжай себе с радостьюИ меня не забудь. Уж тебе ли не знать,Как была дорога ты мне!А не знаешь, так вспомни тыВсе прекрасное, что мы пережили:Как фиалками многимиИ душистыми розами,Сидя возле меня, ты венчалася,Как густыми гирляндамиИз цветов и из зелениОбвивала себе шею нежную.Как прекрасноволосуюУмащала ты головуМиррой царственно-благоухающей,И как нежной рукой своейБлиз меня с ложа мягкогоЗа напитком ты сладким тянулася»[103].

(Сапфо, фрагм. 35, 31, 36; Лонгин. О возвыш., 10). Знаменитое стихотворение имеет подражание у Катулла, 50, 1).

В отношениях Сапфо с ее ученицами древние видели параллель интимных отношений между Сократом и его учениками, параллель тем более значимую и очень продуктивную, чтобы верно судить об этих отношениях, о чем философ Максим Тирский, живший во время правления императора Коммода, писал так: «Что же тогда страсть лесбийской поэтессы, если не любовная техника Сократа? Им обоим, как мне кажется, присуща одна и та же идея любви, первой – к девушкам, второму – к юношам. То, чем Алкивиад, Хармид и Федр были для Сократа, тем Гиринна, Аттида и Анактория были для Сапфо; какими соперниками для Сократа были Продик, Горгий, Фрасимах и Протагор, такими же соперницами для Сапфо были Горгона и Андромеда. Вот она бранит и отказывается от них и в то же время иронизирует над ними, совсем как Сократ. Сократ говорит, что очень долго любил Алкивиада, но не хотел к нему приблизиться, пока не был уверен, что тот поймет смысл его слов. «Ты мне казалась еще нескладным ребенком», – говорит и Сапфо. Как соперника высмеивает софист, так и Сапфо говорит о сопернице: «И какая так тебя увлекла, в сполу одетая, деревенщина?» «Эрот», говорит Диотима Сократу, «не сын – но спутник и слуга Афродиты», и Сапфо также обращается к ней: «Ты и твой слуга Эрот». Диотима говорит, что Эрот процветает, изливаясь и умирая в желании; Сапфо это выражает в словах «жаляще-сладостный и несущий страдания». Сократ называет Эрота софистом, Сапфо – ритором. Первый теряет дар речи от любви к Федру; любовь сотрясает душу Сапфо, как буря – дубы на вершине горы. Сократ упрекает Ксантиппу за оплакивание его приближающейся смерти; Сапфо говорит своей Клеиде: «Там, где обитают музы, не должно быть слышно плача».

Эта параллель Сапфо с Сократом целиком справедлива. Оба обладали необыкновенной восприимчивостью к красоте, основанной на дружеском общении с юностью, и эротическим восприятием такого общения. О Сократе мы поговорим позже; а что касается Сапфо, как уже было сказано, судя по фрагментам ее поэтического творчества и почти единодушному мнению самих древних, – теперь уже не может быть сомнения в эротическом характере ее од и в характере ее отношений с подругами. Даже Овидий, который имел возможность прочитать полные, еще не утраченные со временем, тексты ее стихов, говорит, что ничего не может быть более эротичного, чем ее поэзия, и настоятельно рекомендует девушкам своего времени читать ее стихи. В другом месте он говорит, что вся поэзия Сапфо является уникальным средством наставления в женском гомосексуализме. Наконец, Апулей отмечает, что «Сапфо, несомненно, писала страстные и чувственные стихи, разумеется, фривольные, но в то же время она писала их с таким изяществом, что фривольность ее речи пленяет читателя сладостной гармонией слов». Все эти авторы имели возможность прочитать Сапфо без лакун, и их суждение поэтому особенно значимо, особенно и тем еще, что оно согласуется с нашей точкой зрения, хотя мы обладаем лишь фрагментами ее поэзии. Однако именно эти фрагменты ясно свидетельствуют о том, что поэзия Сапфо прямо-таки дышала чувственной страстностью, но еще и просветлялась чувствами, исходившими из самой глубины ее души.