Книга Конец Смуты - Иван Оченков

— К сожалению, не так быстро, все же орудия весьма велики.

— Объявите пушкарям, что за каждое удачное попадание они получат по серебряной чешуйке, на всех, разумеется. Те, кто будут заряжать проворнее прочих также получат награду.

— О, это весьма благотворно скажется на их усердии, государь.

— Не буду больше вам мешать, господинВан Дейк. Ведите огонь, и не забывайте о прочих батареях. К сожалению вы мой единственный инженер, так что вам придется потрудиться.

— Я буду только рад служить вам, sire! К тому же эти укрепления будет не слишком трудно разрушить. Они хороши, быть может, против татар или еще кого, но для противодействия массированному артиллерийскому огню, совершенно не годятся.

— Вы полагаете?

— Вне всякого сомнения!

— Отлично, значит, у вас будет одной заботой больше.

— Как это?

— А как вы думаете, кто займется улучшением этой крепости, как только мы ее возьмем?

— Черт возьми!

— Привыкайте, Рутгер, в России так уж заведено: — кто везет, того и грузят!

— Ну, этим вы меня не напугаете, тем более что в Голландии точно так же.

Закончив разговор сВан Дейком, я повернулся к своей свите и застал ее в не слишком приглядном виде. Сразу стало понятно, кто имеет боевой опыт, а кто — нет. Если первые догадались закрыть уши и открыть рот, чтобы спасти свои барабанные перепонки, то вторые, совершенно оглушенные, кривили страдальческие лица. Проделавший со мной весь поход Миша Романов был из первых, а вот прочие рынды в основном относились ко вторым. К тому же многие из них с перепугу попадали наземь, перепачкав богатые черные кафтаны с серебряными орлами на груди.

С этого дня канонада не прекращалась ни днем, ни ночью, с тем, чтобы не давать осажденным исправлять разрушения. К концу второго дня обстрела над городом появился белый флаг. Обстрел тут же прекратили и послали гонца уведомить меня о данном обстоятельстве. Впрочем, подивившись наступившей тишине, я сам вскочил в седло и вскоре был на батарее.

На сей раз, парламентер был только один — ксендз Калиновский. Вид у него был уже не столь надменный, но гордости и фанатичного блеска в глазах меньше не стало. Вообще поляки интересные люди. Когда дела у них идут хорошо, они, иной раз, бывают просто отвратительны своим шляхетным гонором и невообразимым чванством. Но в годину трудностей те же самые люди, случается, проявляют просто римское величие духа и истинное самопожертвование.

— Добрый вечер, падре, — поприветствовал я его на латыни, — что привело вас, на сей раз?

— Это вы? — удивленно спросил он, как видно, не узнав меня сразу в рейтарских доспехах.

— Как видите, святой отец. Вы пришли сообщить мне о капитуляции? Если нет, то вы только зря утруждали свои ноги.

— Нет, ваше королевское высочество, мы не сдадимся.

— Тогда нам не о чем разговаривать. Удивляюсь только, зачем Глебович вас послал.

— Нет, воевода не давал мне поручений, я сам упросил его послать меня к вам.

— Зачем же?

— В городе помимо шляхтичей и жолнежей, чье ремесло война, находится немало женщин и детей. Я прошу, во имя человеколюбия, разрешить им свободный выход за стены.

— Хм, а отчего вы, святой отец, не побеспокоились об их жизнях в прошлую нашу встречу?

В ответ на мой вопрос, Калиновский только воздел руки к небу, дескать, на все воля небес.

— Молчите? Так я вам скажу, в прошлый раз вы были уверены в своей неуязвимости и преисполнились гордыни. Теперь же, когда мои пушки со всей ясностью показали вам хрупкость вашего бытия, вы вспомнили о человеколюбии и милосердии. Позвольте вас спросить, падре, а сами вы часто проявляли эти качества?

— Кто вы такой, чтобы судить меня?

— Можете считать, что я меч в руках господа!

Услышав мои слова, Калиновский вскинул голову и хотел что-то сказать, но сдержался и, помолчав еще некоторое время, буквально по слогам выдавил из себя:

— Вы выпустите женщин и детей?

— Их много? — немного смягчился я, глядя на его смирение.

— О, всего несколько пани с детьми и прислугой, — оживился ксендз, — право, победа над беззащитными женщинами, не добавит славы вашим знаменам.

До сих пор, разговаривая с бенедиктинцем, я не подозревал, что священник печется лишь о сохранности жизней католиков. Тем горше было мое разочарование.

— Святой отец, общаясь с вами, я узнал о милосердии и всепрощении, даже больше чем из притчи о добром самаритянине. Передайте Глебовичу, что я выпущу ваши семьи только вместе с гарнизоном. Я последний раз предлагаю сдать Смоленск и уйти с честью. Кстати, это единственный способ сохранить ваши семьи. Все пространство отсюда до Орши заполнено отрядами татар, рыскающих в поисках добычи. Идти без должной охраны сущее самоубийство.

— Боюсь на это, Глебович с Мелешко не смогут пойти…

— Мелешко?

— Смоленский каштелян.

— Понятно…. Все же сообщите Глебовичу и Мелешко о моем предложении. Если же они не прислушаются к голосу разума, все, что я могу вам предложить, это собрать ваших подопечных во время штурма в соборе. В отличие от католиков мои солдаты иногда помнят о неприкосновенности церквей.

— Вы шутите?

— Нисколько. К тому же я буду там и смогу вмешаться в случае необходимости.

Выслушав меня, Калиновский горестно покачал головой, и собрался было уходить, однако в последний момент обернулся и, помявшись, проговорил:

— Позволено ли мне будет задать вам еще один вопрос, ваше высочество?

— Спрашивайте, падре.

— Мы не могли видеться раньше? Понимаете, у меня такое чувство, что мы прежде встречались, а я никак не могу вспомнить где.

— Может быть, в Риме?

— Вы бывали в городе святого Петра?

— Нет, но если святая католическая церковь не перестанет лезть в мои дела — обязательно побываю! Ступайте, святой отец, у вас час. Если к пану воеводе не вернется разум, мои пушки продолжат свое дело.

* * *

Увы, воевода не воспользовался моим щедрым предложением, и вскоре канонада возобновилась с прежним ожесточением. Пока пушкари, раззадоренные обещанием щедрой платы, посылали в сторону вражеских укреплений ядро за ядром, посоха, не покладая рук, рубила сучья для фашин, готовила корзины с землей и мастерила лестницы. Кроме того, значительная часть работников, под прикрытием артиллерийского огня, вела подкоп ко рву, опоясывающему Смоленск. Вообще, сначала предполагалось завести под стену мину, но по здравому размышлению от этой затеи отказались. Если рассчитать необходимую длину подземного штрека, было хотя и непросто, но возможно, то количество пороха, потребного на подрыв стены, оставалась величиной неизвестной. Ван Дейк сразу признался мне, что его знаний недостаточно для подобной затеи, но я предложил ему ограничиться подземным ходом в ров. С его помощью можно было скрытно сосредоточить пехоту перед штурмом, чтобы в решительный момент, поднявшись на фасы атаковать неприятеля.