Книга По следам "Турецкого гамбита", или Русская "полупобеда" 1878 года - Игорь Козлов

Но Бисмарк решил предпринять более действенные меры по изоляции Франции. Расчет строился просто: надо было переманить на свою сторону французских заступников, и особенно самого опасного из них — Россию. Купить российское безразличие к судьбе Франции Бисмарк предполагал поддержкой политики Петербурга на Ближнем Востоке. Такую идею германский канцлер высказывал неоднократно и от слов перешел к делу. В августе 1871 г., в ходе свидания Вильгельма I с Францем-Иосифом на курорте в Гаштейне, Бисмарк отклонил попытки Андраши вовлечь Германию в русло антироссийской политики. Но одновременно Бисмарку нужна была и Австро-Венгрия. Поэтому конструкция «Союза трех императоров» представлялась ему оптимальной с точки зрения германских интересов в Европе. По замыслу германского канцлера, ее можно было использовать в противостоянии с Францией и нейтрализации континентальных интриг Англии. Но в своем антифранцузском пасьянсе Бисмарк, прежде всего, пытался разыграть российскую карту. И здесь германскому канцлеру надо было торопиться. В начале 1875 г. российский посол в Берлине П. П. Убри писал Горчакову:

«Что касается Франции, которая мечтает о союзе с нами, — то она желала сделать нам приятное, поддерживая наши намерения в отношении Аттики и Константинополя»[476].

В 1875 г. Париж намеревался поманить Россию Константинополем?..

В начале февраля того же года Бисмарк направил в Петербург Йозефа Радовица. К этому дипломату канцлер испытывал особое доверие. Перед Радовицем была поставлена весьма сложная задача — попытаться нащупать возможности стратегического размена в политике двух империй: Россия заявляет Франции о своем тесном альянсе с Германией, взамен Берлин поддерживает российские шаги на Ближнем Востоке и расширяет военно-политическое и экономическое сотрудничество с Россией.

Однако реализация столь важной миссии явно подкачала. Заявления Радовица в Петербурге не отличались конкретностью и не смогли серьезно заинтересовать как Александра II, так и Горчакова. Фактически, как писал А. С. Ерусалимский, получилось, что «Германия предложила России только несколько мелких векселей по текущим делам на Востоке, главный же вексель (Константинополь. — И.К.), который Германия готова была предложить (курсив мой. — И.К.), не был заполнен и поэтому учету не мог подлежать»[477]. О таких итогах визита своего посланника в Петербург Бисмарк вскоре сильно пожалеет.

Одновременно и российская сторона не проявила инициативы в определении судьбы Оттоманской империи, демонстрируя предпочтение ориентироваться на поддержание статус-кво в ее владениях. «Кому достанется Константинополь в случае распада Турции? Кто будет тогда держать в узде те народы, которые живут сейчас под властью Порты?» Время давать ответы на эти вопросы, по словам российского императора, еще не пришло. Что же касалось каких-либо прогерманских демаршей перед Парижем, то в этом вопросе канцлер Горчаков проявлял очевидную незаинтересованность. Князь Александр Михайлович откровенно заявлял Радовицу, что «питает симпатии к Франции», оговариваясь при этом, что подобный настрой не влияет на его политические действия. «Князь Горчаков, — доносил Радовиц Бисмарку, — испытывает крайнее неудовольствие, когда затрагивают эту тему, и рассматривает почти как отсутствие деликатности, когда его побуждают говорить о его политике по отношению к Франции»[478].

Бисмарк понимал, что изменить французский вектор политики Петербурга становилось все сложнее. Конфликты Берлина с Парижем только усиливали озабоченность Александра II и Горчакова политикой канцлера Германии в отношении Франции. Для изменения такого положения нужен был компенсатор — фактор отвлечения внимания. И им, очевидно, мог выступить какой-нибудь очередной кризис во владениях Оттоманской империи.

К весне 1875 г. Франция вновь стала серьезно раздражать канцлера Германской империи, и он опять стал искать с ней «немецкой ссоры». Свою возбуждающую роль сыграли и высказывания Мольтке о пользе превентивного удара по Франции.

И вот уже вся французская пресса как по команде ревет и стонет о скором новом нашествии проклятых тевтонов. А посол Франции в Берлине Гонто-Бирон своими донесениями в Париж не только подливал масло в огонь, но и помчался в Петербург соответственным образом настраивать Горчакова. Итог — атмосфера надвигающейся войны была создана.

В этих условиях Бисмарк начал осторожно осведомляться о намерениях великих держав в случае новой войны между Францией и Германией.

В апреле 1875 г. представители Великобритании и России в почтительных, но твердых тонах дали понять императору Вильгельму, что их правительства не могут воздержаться от осуждения той позиции, которую заняла Германия по отношению к Франции. Германский император отлично понял всю серьезность подобных заявлений и дал самый успокаивающий ответ. «Нас желали поссорить, — заявил он впоследствии дружественным тоном Гонто-Бирону, — но теперь все кончено»[479].

Казалось бы, на этом можно и успокоиться. Именно так и поступила британская дипломатия. Однако, напуганная ростом германского могущества, она сразу же озаботилась использованием российских ревнителей «концерта» в своей любимой игре под названием «европейское равновесие». В Петербург было направлено личное послание королевы Виктории, в котором она просила Александра II использовать свои родственные связи с Вильгельмом I, чтобы убедить германского императора отказаться от новой войны с Францией. Именно в мае 1875 г. за «доброе согласие» с Россией вдруг «ни с того ни с сего» высказались Дизраэли с Дерби. Сигналы были услышаны. В ответ Александр II заявил о желании «культивировать отношения доверия» с Англией[480].

И весной 1875 г. российская дипломатия «повелась». В миротворческих усилиях ей явно изменило чувство меры, и она в который раз приняла активное участие не в своей игре. Ну, а Горчаков вновь прокололся на неуемном тщеславии, что с возрастом замечалось за ним все чаще.

Дело было так. В то время когда франко-германская ссора, казалось бы, себя исчерпала, новый министр иностранных дел Франции герцог Деказ, то ли от испуга, то ли по заранее прописанной роли «побудить Россию скомпрометировать себя ради Франции», поручил генералу Лефло умолять императора Александра предпринять решительный демарш в интересах Франции[481]. Два раза французский посол бегал к Горчакову с посланиями своего шефа. И к счастью для Деказа, генералу Лефло симпатизировал император. Во время аудиенции Александр II обещал послу при встрече с германским императором замолвить слово за Францию.