Книга Рафаэль - Александр Махов

Сочинение «Придворный», в котором описывается идиллическая картина любви и благожелательности при урбинском дворе, находится в кричащем противоречии с истинным положением вещей. Пока блестящая компания ночных сидельцев была занята беседами о благородстве, чести, красоте и платонической любви, возвышающей человека, во дворце происходило нечто такое, о чём нет сведений в местных анналах, а тем паче в книге Кастильоне.

Болезненный хозяин дворца не принимал участия в беседах у камина, считая их блажью двух дам и пустой тратой времени. К посиделкам не был допущен и его верный друг Джован Андреа по причине его низкого происхождения — к простолюдинам аристократ Кастильоне не питал симпатии. Раза два на встречах побывал юнец Франческо Мария делла Ровере, но разговорам о платонической любви он предпочитал любовь чувственную, плотскую, одаривая по ночам своим вниманием дворцовых служанок. Не исключено, что герцог догадывался о питаемых втайне чувствах его супруги к зачинщику вечерних бдений краснобаю Кастильоне. Такое не могло укрыться от глаз всевидящих придворных наушников. Герцог недолюбливал дамских угодников и велеречивых царедворцев, и ему не хотелось своим присутствием смущать их сборища, где блистала остроумием его благоверная, женщина увлекающаяся и чувственная. Ревность не мучила его сердце.

Елизавета Гонзага не могла не увлечься Кастильоне, личностью яркой и далеко не ординарной. В нём легко уживались черты гуманиста и эрудита с трезвым расчётом, эгоизмом, чёрствостью и коварством, а без таких черт характера при дворе трудно преуспеть. Ему многое удавалось благодаря своей природной одарённости. Современники не без иронии отмечали, что для Кастильоне не составляло особого труда создать образ идеального придворного, для чего достаточно было взглянуть на себя в зеркало, а уж живости пера и воображения ему не занимать. Качества осторожного и обходительного царедворца проявились в нём с блеском при дворе папы Льва X, а затем при королевском дворе в Испании, куда он был направлен послом. Где бы ни оказывался деятельный Кастильоне, он не скупился на комплименты папе, королям и влиятельным вельможам. По части лести он мог сравниться разве что с нахрапистым Аретино, сыном сапожника и шлюхи, за которым закрепилось в похвалу или в порицание прозвище «бич князей» за цинизм, двуличие и вымогательство. Узнав о смерти Кастильоне, император Карл V сказал: «Это был один из величайших caballieros мира».

* * *

Когда опасность новой вспышки чумы миновала, Рафаэль покинул Флоренцию. Но по пути домой он сделал крюк и заехал в Болонью, где его ждал Кастильоне. Казалось, в Болонью переселился весь папский двор. Успев завести нужные знакомства, его друг развил там бурную деятельность, близко сойдясь с папским легатом в Болонье, влиятельным кардиналом Франческо Алидози. Он и познакомил с ним Рафаэля. Кардинал рассказал при встрече о намечаемых работах в Риме, где уже полным ходом шло возведение нового собора Святого Петра, а папа загорелся также идеей расписать фресками, помимо Сикстинской капеллы, внутренние залы Апостольского дворца, для чего в Рим прибыла первая группа художников во главе с Перуджино.

Это известие вызвало у Рафаэля некоторое беспокойство. Его никак не прельщала перспектива работы в артели бок о бок с разными мастерами, среди которых были уже известный ему Со́дома, а также Брамантино, Лоренцо Лотто и другие. Не об этом он мечтал, думая о Риме.

— Его Святейшество полон грандиозных планов, — заявил кардинал с нескрываемой гордостью, — и скоро грядут большие перемены.

Прислушиваясь к словам кардинала, Рафаэль успел набросать карандашом его лицо. Его особенно поразил пронзительный самодовольный взгляд высокопоставленного прелата, сознающего свою первостепенную роль при дворе. Краем глаза кардинал заметил карандаш в руке одного из собеседников, и по выражению его лица было видно, что это ему явно льстило, и он постарался принять наиболее выигрышную позу.

В правительственном дворце почти каждый день устраивались приёмы в честь папы-победителя, изгнавшего из города местных тиранов Бентивольо, которые поставили на карту Венецию и просчитались. Там можно было повстречать и Микеланджело, которому, как стало известно, предусмотрительный гонфалоньер Содерини, зная крутой нрав и вспыльчивость папы, на всякий случай присвоил титул полномочного посла Флорентийской республики при Ватикане, дабы оградить сего славного гражданина от возможных неприятностей. Но из этой затеи ничего не вышло, так как вручать папе верительные грамоты по примеру вновь назначенных послов Феррары и Мантуи Микеланджело наотрез отказался, заявив, что он не шут гороховый и в Болонью прибыл не ради игры в бирюльки, а по делу. Несмотря на неприязнь к папе, ему пришлось всё же взяться за работу над бронзовой скульптурой Юлия II, которая должна была быть установлена перед главным собором Сан-Петронио, дабы напоминать горожанам, кто отныне в Болонье истинный хозяин. В помощь Микеланджело прибыла группа мастеров литейного дела.

Во дворце Рафаэль впервые увидел папу Юлия II, который показался ему уставшим стариком, измученным взваленной на плечи непосильной ношей. От него ни на шаг не отходили кардиналы и придворные, и среди них выделялся особой активностью дальний родственник Донато Браманте, с которым Рафаэль тогда впервые познакомился.

— Я слышал о ваших успехах, — сказал Браманте и, перейдя на маркизанский диалект, добавил: — Amic mie' scolta. Нас с вами ждут большие дела в Риме, и скоро вы об этом узнаете.

Слова его прозвучали столь многообещающе, что Рафаэль не сразу пришёл в себя. Перед тем как вернуться во Флоренцию, он захотел повстречаться с местным художником Франчей, о котором многое слышал ещё дома от его ученика Тимотео Вити, и с ним у него установилась переписка. Старый художник рад был встрече и показал гостю свои картины в мастерской, где Рафаэль сразу заметил, что многие его приёмы и находки нашли своё воплощение.

— Ваши работы, дорогой Рафаэль, — сказал Франча, волнуясь и как бы оправдываясь, — на многое мне открыли глаза и заставили меня, старика, на некоторые вещи взглянуть по-новому, за что я вам бесконечно благодарен.

Слышать такое было лестно молодому художнику от мастера, чья живопись обрела широкую известность и за пределами родной Болоньи. Несмотря на разницу в возрасте, их обоих объединяли любовь и беззаветная преданность искусству.

Оставив в Болонье Кастильоне, который продолжал там плести свои сети, Рафаэль после долгого отсутствия появился в начале зимы 1507 года в родном городе, когда большинство именитых сидельцев мартовских бдений уже разъехались. Посетив дворец, он узнал, что герцог отдыхает в загородном замке Фоссомброне в долине Метауро, куда часто наведываются врачи, а герцогиня в его отсутствие гостит в Мантуе у брата и золовки. Рафаэлю сразу бросилось в глаза, что обстановка во дворце изменилась и лица у придворных и челяди понурые. Он никак не мог понять причину этих метаморфоз и своими впечатлениями поделился с дядей Симоне Чарла.

— Что тебе сказать, мой друг, — ответил тот. — Вся беда в том, что наш бедный герцог продолжает болеть, и это сказывается на общем настроении двора. Даже мой друг Буффа ходит как в воду опущенный, а уж ему-то известны все дворцовые тайны. Но из него не вытянешь слова. На любой мой вопрос он отвечает молчанием.