Книга Рабы на Уранусе. Как мы построили Дом народа - Иоан Поппа

Затем, после паузы, как будто говоря самому себе:

– Что они, тоже оглупели совсем?..

Но Сырдэ его услышал и заорал:

– Внимание! Всем оставить зал!

Мы поднялись и вышли. Правда состоит в том, что подобные столкновения принимают иногда гораздо более острый характер, причем начальники не очень стесняются нашего присутствия. Рабов никогда не считали за настоящих людей. Возможно, что на этот раз что-то произошло. Мы курили снаружи, поглощенные мыслями. Что вдруг нашло на наших церберов? Что они в действительности хотели сказать насчет иностранных языков?

– То есть и мы как бы имеем право сдавать приемные экзамены на гражданские факультеты, – сказал кто-то, но Шанку ему объяснил:

– Только «по особому разрешению» министра или начальника кадров по всей армии. Но эти не очень-то дают такое разрешение. Иначе мы бы все ушли отсюда.

– То есть ты не имеешь права на учебу? – удивился старший сержант Флорикэ.

– Ты что, не слыхал, что мы не имеем прав? Только обязанности. Право сдать экзамен на факультете, Флорикэ, – это тоже право. Обязанность – это одно, право – это другое. Но я не знаю, почему тебя эта проблема так сильно волнует, ведь у тебя и так нет ни одного шанса уйти отсюда. Ты понял?

– Угу.

– Видишь? Только обменялся парой слов с офицером, и уже начал понимать, как обстоит дело. У тебя есть еще сигареты?

Старший сержант быстро запустил руку в карман и вытащил пачку. Тут же образовалась очередь, и каждый из нас взял по сигарете из его пачки.

Сержант посмотрел на пустую пачку, проглотил слюну и воскликнул:

– Видали, какой я дурак, что вытащил пачку? Остался без сигарет!

– Да, Флорикэ, но смотри, сколько у тебя теперь друзей! Все, кто курит сейчас здесь, – твои друзья.

– До тех пор, пока не кончите курить, – парировал сержант, подперев бедра руками и присвистнув огорченно. – Одна бабка у нас, на Олте, хорошо сказала: не выпускай сигареты из кармана, а женщину из дома, иначе останешься без них.

– Вот видишь, сигареты кончились, Флорикэ, – сказал Шанку. – Теперь береги женщину!

В этот момент дверь зала со столами открылась, и капитан Кирицою вышел взволнованный, проходя мимо нас и направляясь к бараку генерала. Полковник Сырдэ появился в дверях вслед за ним и прокричал:

– Все офицеры и младшие офицеры, на стройку!

С тех пор вопрос о нашей подготовке заглох. В тот день случилась еще одна интересная вещь. Вечером, по окончании рабочего дня, капитан Морошан, который работает со своими военными в подвале, на отметке «-9», по соседству со мной, закончил работу в 19:30, как обычно, и повел свою роту из Дома наверх. Примерно через четверть часа он успел вывести людей на поверхность и построить их к ужину.

На улице, однако, его поджидал генерал Богдан, который подошел к нему и спросил с подтекстом, который час. Капитан посмотрел на часы и ответил ему: «Товарищ генерал, докладываю: сейчас 19:45».

Генерал посмотрел на свои часы и сказал: «Товарищ капитан, сейчас 19:43».

В этот момент капитан нарушил железное правило колонии. Вместо того, чтобы автоматически произнести: «Есть», – он сделал фатальную ошибку и сказал: «Товарищ генерал, мои часы показывают 19:45».

В конце концов, не важно, кто был прав, потому что официально рабочий день заканчивается в 19:30, так что 19:43 или 19:45 – один черт.

Но генерал угрожающе повторил: «Сейчас 19 часов и 43 минуты!» А капитан повторил в свою очередь: «Товарищ генерал, мои часы показывают 19:45».

И они остались друг напротив друга на своих позициях. Генеральский взгляд разъяренной кобры вонзился в глаза Морошану, и они стояли так долго: первый – подстерегая момент слабости другого, а тот, закованный в латы своей безумной гордости, упрямый и дерзкий, – в ожидании удара.

Военные все прибывали сзади, некоторые из них начали подавать голоса, и в конце концов генерал сказал металлическим голосом, который не предвещал ничего хорошего: «Продолжайте ваш распорядок дня».

Капитан Морошану очутился на другой день перед советом чести, обвиненный в вызывающем поведении, неподчинении и отсутствии уважения к вышестоящим. Он был наказан путем перевода в другую часть, находящуюся на южной окраине колонии.

Разве так важны были те две минуты, чтобы затевать процесс? Возможно, да. Даже более чем наверняка: от них зависело будущее Румынии, судьба нашей социалистической родины и коммунизма во всем мире. От них зависела судьба Варшавского договора, поражение американского империализма и окончательная победа мирового пролетариата. Вот почему капитан Морошану должен быть отдан под суд военного трибунала или, по крайней мере, военного совета чести. Как можно не предавать суду подобного преступника?..

Как дошла Коммунистическая партия до того, что видит во всех нас одно из своих зол? Мы были молодые лейтенанты и капитаны, все мы вышли прямо из народной массы, стали утечистами в шестнадцать лет и коммунистами в двадцать один, наши родители и дедушки были рабочими и крестьянами, мы носили в нагрудном кармане, рядом с сердцем, красный партбилет, в наших душах была только любовь к своей стране, мы бы никогда не нарушили принесенную присягу, мы бы умерли за наш триколор. Никогда социализм не имел более преданных военных, чем мы, любое правительство гордилось бы нами, если бы мы были на его стороне. Получи мы приказ, мы бы бросились без колебаний в бой, ни один танк противника не прошел бы через нас, через наши границы, будь он русский или натовский, мы бы сбили любой вражеский самолет, который осмелился бы нарушить наше священное небо, мы бы пролили свою кровь до последней капли, и не за более высокий чин или более высокую зарплату, а за то, чтобы мы могли прикрепить себе на грудь пурпурную пятиконечную звезду «За боевые заслуги», которая не стоила и трех долларов.

Нам было бы достаточно одного знака, и мы бы возвели не один, а тысячу Домов Республики. Мы бы вырыли еще десять Трансфэгэрэшанов[64], мы бы построили еще пять атомных станций рядом с Чернаводой, и мы бы сделали из нашей страны Китай Восточной Европы.

Когда мы участвовали в парадах, то чувствовали себя заодно с самолетами, которые пролетали над нами в небе; оружие, которое мы прижимали к груди, было сталью из стали наших рук, в танковых моторах гудели наши сердца; и в марше наших шагов отдавалось одновременное шествие по земле полумиллиона солдат-коммунистов армии нашей социалистической республики, вооруженных до зубов, солдат, перед которыми Запад дрожал.

Как проникла в нашу партию эта зловредная отрава неверия, этот яд ненависти, кто назначил нашими командирами неграмотных грубиянов и трусов, несдержанных и кровожадных, лишенных характера, которые не прочли в жизни ничего, кроме «Скынтейи»[65], коммунисты-буржуи, которые смотрят на нас изо дня в день с презрением и отвращением? Как мы стали заложниками и рабами в нашей собственной стране и как мы дошли до того, что к нам относятся, как к предателям? «…Рабы домовладыки сказали ему: господин! не доброе ли семя сеял ты на поле своем? откуда же на нем плевелы? Он же сказал им: враг человек сделал это». (Матфей, 13, 27–28).