Книга Враждебный портной - Юрий Козлов

...Каргин очнулся у двери, когда Р.Т. стянул с него черную вязаную шапку.

— Ты все понял? — убрал шапку в сумку Р.Т.

— Что понял? — Каргин обессиленно опустился в кресло, испытывая болезненное и невозможное счастье от возвращения в свой мир, где было много сложностей и проблем, но где в его гандеропе отсутствовали омоновская куртка и черная вязаная шапка.

— Три вещи. — Видимо, вновь (и не без оснований) ощутив себя доминирующим «альфа-самцом», Роман Трусы хозяйски разлил коньяк в два фужера. Один протянул Каргину. Тот залпом, как некогда похожий на Лепса физик — бутылку «Экстры», выпил, но не почувствовал вкуса. — Как на поминках, — укоризненно покачал головой Р.Т., — хотя, собственно, почему «как»? Это и есть поминки по крови и почве. Люди в черных вязаных шапках не слышат голоса крови и утратили связь с почвой.

— Не факт, — мрачно возразил Каргин. — Их еще можно вернуть.

— Если довести до голода и полной нищеты, как в Германии в двадцатых годах. Загнать, как крыс, — усмехнулся Р.Т., — в угол, сразу — в кровавую грязь, минуя чистую кровь и святую почву. Но этого не будет. В ближайшие лет тридцать­-сорок они будут жить лучше или хуже, но им всегда будет хватать на водку и... черную вязаную шапочку. Другие головные уборы для них не предусмотрены. Ну а если задурят... накроем курточкой.

— А потом?

— Вымрут, — сказал Р.Т. — Они бесполезны и ни к чему не способны.

— Что еще? — Каргин уселся за письменный стол, открыл папку со служебными бумагами. Управление кадров просило согласовать график мероприятий по пожарной безопасности и дату учений по проведению экстренной эвакуации сотрудников в случае террористической угрозы. Секретаршу вперед, подумал Каргин, с ней никакие террористы не страшны. Надо заказать для нее курточку... — У меня, — посмотрел на часы, — через десять минут совещание.

— Не переживай, — посоветовал Р.Т., — мир, а следовательно, и человек не подлежат исправлению.

— Это открытие, — согласился, оторвавшись от новой поэтажной схемы размещения огнетушителей, Каргин.

— Они замерли между двумя полюсами: стремлением жить вечно и неудержимым желанием немедленно покончить с собой. Это и есть то, что называется божественным равновесием. Его нельзя нарушать.

— Огнетушители замерли? — спросил Каргин.

— Именно! — обрадованно подтвердил Р.Т. — Если огнетушитель не трогать — он вечен. А если посмотреть на срок годности — давно покончил с собой... Хотя на вид как новенький.

— Все? — поинтересовался Каргин, всем своим видом изображая желание немедленно приняться за работу. Что было в общем-­то смешно, если вспомнить, что говорила про него секретарша.

— На третье — самое сладкое, — застегнул поросенком взвизгнувшую «молнию» на сумке Р.Т. — Мы выполнили поручение президента. «Очиститель мыслей», омоновская куртка и черная вязаная шапка — три новые скорости в коробке передач русской птицы-тройки. Мне плевать, куда она полетит. Не ищи Выпь и Биву. Их больше нет. Мы справились без них. Им пора на пенсию. Все деньги наши. У тебя неплохие перспективы. Хочешь стать швейным министром?

— Давно хочу спросить, — поднялся из-за стола Каргин, — да все забываю. Зачем ты ездил в Туркмению? Что искал в Копетдаге?

— Ты знаешь, — ответил Роман Трусы, пропуская в кабинет приветливо улыбающуюся секретаршу с чайным подносом. — Я искал отца.

Уволен, хотел сказать Каргин, но вместо этого спросил:

— Нашел?

— Не нашел. Может быть, тебе повезет больше. — Роман Трусы вышел из кабинета.

Глава одиннадцатая
Теория бихевиоризма

1

Каргин увидел ее, волокущую за собой на колесиках по коридору чемодан цвета «металлик». Он вспомнил, что на прошлой неделе подписал Наде заявление на отпуск. Надя сказала, что поедет к подруге в Одессу, а оттуда, возможно, вместе с этой самой подругой — в морской круиз. Его не удивило, что она отправляется в отпуск прямо с работы, — молодец, трудится до последней минуты! Да и Киевский вокзал рядом. Удивило, что Надя тягала наверх огромный чемодан. Зачем? Могла бы оставить в холле рядом с охранником. Чемодан мерцал в темном коридоре, как глыба серебра. А когда Надя вышла в холл, где было светло, Каргину показалось, что она тащит за собой упирающуюся рыбу.

— Я помогу, — перехватил у лифта чемодан Каргин. — Когда поезд? Палыч довезет за две минуты. Есть время? По чашке кофе?

Время было.

Надя не возражала.

Расположились под тентом на летней веранде «Кофе-хауза» рядом с автостоянкой.

Прыщавый паренек в черной рубашке быстро принес две чашки «американо», рюмку коньяка для Каргина и сложносочиненный, как Вавилонская башня, десерт для Нади. Венчала десерт стеклянного вида вишенка.

— Носишь, когда холодно, черную вязаную шапочку? — полюбопытствовал, глядя на сальные, слегка припорошенные перхотью, как инеем, волосы паренька Каргин.

— Никогда, — мрачно произнес паренек. — Лучше голову под топор.

— А... почему так? — удивился Каргин, ошибочно, как выяснилось, определивший паренька в братство или орден, а точнее — в стадо черной вязаной шапочки.

— Из эстетических соображений, — усмехнулся паренек, и Каргин понял, что он непрост. Наверное, студент, подумал Каргин, исторического, а то и — бери выше! — философского факультета. Читает Ницше, а летом подрабатывает официантом...

— В чем же тогда ходить мужикам? — растерянно поинтересовался он.

— С непокрытой головой, — ответил паренек, — и с бритым черепом.

— Из эстетических соображений? — уточнил Каргин. — Так ведь у нас климат... Простудятся.

— Место должно быть открыто, — твердо произнес паренек.

— Какое место? — окончательно запутался Каргин.

— Куда долбанет жареный петух. Пока его вместе с так называемыми мужиками, — презрительно скривил губы паренек, — не обглодали до костей, — и отошел к стойке.

— Только не говори мне, что Россия возродится и все такое, — опережающе попросила Надя, когда паренек отошел. — Странно, что его взяли с фурункулезом в официанты. Видел его руки? По-моему, у него экзема.

— Россия выздоровеет и возродится! — отследил маршрут паренька от стойки к туалету Каргин. Надеюсь, мелькнула странная мысль, он моет руки...

— На островах, — глядя куда-то вдаль, произнесла Надя.

Гладкое ее лицо было безмятежным, как если бы она существовала в каком-то другом — счастливом — мире, где отсутствовали причины для волнений и переживаний.