Книга Воин сновидений - Кирилл Кащеев

– Ложись! – полоснул по ушам неожиданно прорезавшийся вопль старшины, и они рухнули между обелисками крохотного кладбища при церкви. Окутанный пламенем снаряд пронесся над ними, сзади загрохотали рушащиеся обломки – и наступила тишина.

– Вот уж не думал, что самым безопасным местом в моей жизни окажется немецкое кладбище, – пробормотал старшина, поднимаясь на колени.

Возвышающееся над ними здание кирхи прикрывало их от неподвижного танка.

– Стрелок, небось, какой-нибудь малолетка-гитлерюгенд, вроде нашего Кольки, иначе попал бы, – отряхивая комья земли с гимнастерки, выдохнул дядька Петро.

– Какой я вам гитлерюгенд? – мрачно насупился Колька. Нашли с кем сравнивать!

– Или оставил бы нас в покое, – не обращая внимания на Колькину обиду, буркнул старшина, тяжело приваливаясь к выщербленному каменному кресту. – На трех человек столько снарядов перевести! Козел гитлеровский! – гулко, на всю площадь проорал старшина. В ответ ухнуло – стрелок пальнул.

– Говорю же – козел! – удовлетворенно заключил старшина и тут же мрачно добавил: – Только вот что нам теперь делать – не сидеть же здесь до самой победы!

Отступать и впрямь было некуда. Средневековые дома вокруг площади стояли плотно, стенка к стенке, никаких проходов. После бешеного обстрела все они горели – все превратилось в сплошное кольцо огня, горячий воздух дрожал, от клубящегося черного дыма было трудно дышать.

– Слушай, да прекрати ты чавкать, Колька, или на тебя с перепугу жор напал? – зло рявкнул старшина.

– Да сколько ж можно говорить – не я это! – заорал Колька.

Чавканье слышалось со всех сторон, точно жрали в каждом доме – давясь, торопливо, будто едок боялся, что вырвут, отнимут, вот и напихивался, широко расставив локти вокруг миски и судорожно шевеля щеками…

– А кто тогда? – уже без напора переспросил старшина, настороженно оглядываясь по сторонам.

– Вы еще скажите, что и реву там тоже я, – сбавляя тон, но все еще обиженно пробурчал Колька и тут же сам вскинулся, сообразив, что с затихшей площади перед кирхой и впрямь доносится детский плач. Тоненький, вроде девчоночий голосок прокричал по-немецки «Муттер, муттер!» – и снова плач.

Чавканье стало размеренным и неспешным – теперь едок смаковал, катая на языке особо лакомый кусочек…

– Колька, ты куда! Вернись, дурак! – заорал старшина, но было уже поздно.

Распластавшись по боковой стене кирхи, Колька стремительно скользнул к углу… выглянул. Подложив ладонь под щеку, будто во сне, молодая женщина лежала на мостовой. Девчушка лет трех дергала ее за поясок цветастого платья, лепеча, «муттер, муттер!», ползала вокруг, потом замирала и снова принималась плакать. Громада старого танка замерла – орудие было направлено на девочку, словно танк разглядывал ее, не зная, что делать.

Так, наверное, и есть, – вдруг подумал Колька. Выйти стрелок боится, вот и мается, небось, там, внутри, разглядывая ревущую девчушку сквозь смотровую щель. А если… Колька неуверенно затоптался…

Башня танка дернулся, как заслышавший добычу зверь – и сноп огня полыхнул прямо в Кольку! Мальчишка упал, закрывая голову руками… Фонтан осколков из развороченной стены кирхи взвился рядом, накрывая его обломками…

– Во дурак-то! – голова у Кольки моталась, и нависшее над ним лицо старшины дергалось из стороны в сторону. – До лампочки ему та девчонка – ихний фюрер велел помереть и кого можно с собой утащить!

Колька отпихнул старшину и снова выглянул – девчонка забилась под тело мертвой матери, как зверек, и только по сдавленному скулежу можно было понять, что она жива. Взгляд Кольки скользнул по стене кирхи – и он замер с раскрытым ртом. Он был уверен, что в ней должна быть дыра размером с грузовик. Но стенка была совершенно целой – и все так же сияла светленькой, без единой царапинки штукатуркой!

В небесах вдруг послышался гул множества моторов.

– Ох черт, наши! – запрокидывая голову, выдохнул старшина, и в голосе его слышался совсем не восторг – страх. В вечернем сумраке пылающее кольцо вокруг старой площади было великолепной мишенью – заходящие на цель бомбардировщики ни за что не пропустят активную огневую точку. И даже думать не станут, что там внизу мечется тройка бойцов 60-й гвардейской дивизии 1-го Украинского фронта. А уж про какую-то немецкую девчонку нечего и говорить!

– Чавк-чавк-чавк! – теперь невидимые челюсти молотили со скоростью дробилки.

Колька рванулся из рук сержанта – и в два прыжка вылетел на середину площади. Танк замер, точно перед прыжком… Колька кинулся в пробитую снарядом воронку. С обеих сторон кирхи затявкали автоматные очереди – старшина и дядька Петро отвлекали внимание на себя!

Бабах! Бабах! – танк шарахнул два раза, целясь в кирху.

Колька выкатился из воронки, пополз… Прижавшаяся к матери девочка зыркнула на него затравленными глазенками. Недолго думая, Колька сгреб ее в охапку…

– Найн, найн, найн! – в безумном страхе девочка забилась, по-кошачьи вывертываясь из рук.

Гул над головой стал нестерпимым, и Колька увидел, как от низко заходящего – брюхо видно! – бомбардировщика отделилось и пошло вниз… По ушам как колотушкой ухнуло. Горящие дома медленно сложились внутрь себя и осыпались, как детский песочный куличик.

С девчонкой на руках Колька заметался, но кольцо огня сомкнулось вокруг, надвигаясь все ближе. Над головой вновь зарокотало – бомбардировщик шел на второй заход. Чавканье стало оглушительным!

А потом раздался скрип, перекрывающий и чавканье, и рокот бомбардировщика, и грохот снарядов.

Высокие, как в крепости, церковные ворота медленно приоткрылись. Железные створки поползли в стороны, открывая подсвеченную багровыми сполохами темноту.

– Сюда! – заорал старшина, бросаясь к дверям.

Колька на мгновение замешкался – не нравилось ему все это… Пылающую площадь накрыл пронзительный свист несущейся к земле бомбы.

Прижимая к себе замершую от ужаса девчонку, Колька длинными скачками рванул к открывшейся двери – и головой вперед нырнул в багровую тьму.

Голову точно обернуло мягким – гулкая тишина, пахнущая прохладой и чем-то неуловимо церковным, торжественным, накрыла пришельцев. Не слышно было ни свиста бомб, ни грохота канонады – только уже ставшее привычным чавканье доносилось и сюда, словно издалека, из-за толстой кирпичной стены. Высоко над головами смыкался сводчатый потолок – выложенные из кирпича перекрестья, казалось, тянулись вдаль и не кончались, уходя за пределы церкви, в бесконечность. Внутри царил полумрак – лишь слабо мерцали свечи у алтаря, выхватывая из темноты тускло отблескивающую позолоту.

– Все ты, Колька, – вслушиваясь в тишину, проворчал старшина – по тону было ясно, что ругается он не всерьез, а для порядку. – Надо же – за немецкой мало́й полез…

– Полез – и полез, – неожиданно не поддержал старшину дядька Петро. Поглядел на девочку у Кольки на руках и принялся шарить по карманам. Наконец вытащил чуть желтоватый кубик рафинада, поглядел на него с сомнением, обдул налипший сор и, кривовато усмехаясь, протянул девчонке. – На, кроха, жуй. На меньшую мою похожа, – пробормотал он, когда девочка, все еще недоверчиво позыркивая из-под длинной челки, цапнула сахар и принялась быстро-быстро, как бельчонок, грызть. – А может, и не похожа, – через мгновение мрачно добавил он.