Книга Любимец Израиля. Повести веселеньких лет - Аркадий Лапидус

Очаровательно улыбаясь и нахально-восторженно оглядывая бугристо-гофрированную фигуру мадам, я несколько раз очень вовремя ввернул "Бьютефул вумен!", что в переводе с английского кажется означает "Обалденная бабец!", и под прикрытием этой стратегической лести начал обработку нагружающих мои вёдра и тачку:

– Реже! Реже!

– Что реже? – удивился широкоплечий Ефим.

– Реже ударяй киркой! Да и заступом греби не особенно… Земля не баба! От того, что ты её всё сильнее и яростнее долбишь, она тебе благодарностью не ответит. Смотри на эфиопа! У него в крови, как надо работать в каменоломнях!

– Вери гуд, камарад! – показал я большой палец чёрно-синему юноше, и тот очень хитро и умно подмигнул мне.

Ефим и эфиоп работали в вырубленных в земле больших прямоугольниках глубиной метра в полтора. А дальше был ещё один пустующий квадрат, в котором зияла дыра с установленной над ней лебёдкой.

Прямо напротив, уже в другом, гораздо более глубоком квадрате, рылась симпатичная стройная девушка. Ей бы на подиум или конкурс красоты, а она – тут!.. Безденежье – вещь жестокая и глупая! Её не было видно из-под земли, и лишь иногда показывались полные вёдра, и другая девчушка поднимала их наверх. Тут две толстые тёти просеивали содержимое вёдер на предмет обнаружения чего-нибудь неприродного. Накануне здесь нашли что-то и теперь ждали следующих сюрпризов.

Но особенно надеялась на это, конечно, мадам. Алчный, ненасытный огонь археологизма и гробокопательства пожирал её, а она всех. Мёртвое стало важнее живого, и этот стержень любого фанатизма рушил последние остатки разума и смысла. Благодаря ей, теперь вместо трёх перерывов был один получасовой и ещё жалкие пятнадцать минут, чтобы справить большую и малую нужду. Остальное время шла всё ускоряющаяся гонка вгрызания в грунт, а возмущавшихся тут же увольняли и назавтра набирали других.

Те, кто работали под тентом и под Святой землёй, как-то ещё терпели, но на солнце был ад. Физическая нагрузка в сочетании со зноем обезвоживали в считанные минуты. После каждого броска с тачкой я пил как лошадь, и всё равно вместо языка был рашпиль.

К счастью, вскоре кто-то упал вместе с тачкой в пропасть, и, пока его и инструмент доставали и возвращали на этот свет, возникла возможность отдышаться.

Потом (наконец-то!) мой эфиоп, не торопясь, отрыл огромное каменное блюдо (я только хотел что-то подобное стырить и закопать, а он, бестия, видимо, это сделал!), и дикая толчея и пляски «профи» вокруг него опять отвлекли внимание от нас. Тем более, что приехало какое-то археологическое светило.

– Фима! – взмолился я. – Медленнее и плавнее! И по пол-ведра, милай! Руки отваливаются!..

– Вы с ума сошли! – раздалось над скалой на чистом русском, и мы вздрогнули. – Под скалу не рыть! Неделю назад тут под лебёдкой уже завалило одну!

– Я всегда знал, что Бог сегодня говорит на русском, – благодарно отозвался я. – Хвала Всевышнему, но фронт работ нам определяет вон та мадам.

– Вот пусть она и лезет, – хмыкнуло светило (а это было оно!) и врезало мадам по первое число, но уже на иврите.

Последствия сказались самым неожиданным образом. Видимо, приняв переведённую кем-то из наших на иврит шутку профессора за разрешение, мадам после его отъезда взяла фонарик и, счастливо напевая, полезла именно в эту дыру в третьем квадрате. Теперь Ефим спускал ей с помощью пресловутой лебёдки вёдра, и они тут же взлетали назад полные с верхом.

Десяти минут не прошло, как территория квадрата затоварилась. Мне дали в помощники Давида, но мы всё равно не успевали. Тем более, что хоть как-то экономить силы стало совсем невозможно и они таяли катастрофически. После подозрительной находки эфиопа эта фанатка так жаждала найти что-нибудь собственноручно, что рылась, не в пример ему, как крот.

Наконец случилось то, что и должно было случиться – мадам завалило. Её откопали и привели в чувство, но рабочий день кончился.

– Как смерть косит: справа налево или слева направо? – спросил я Ефима, и он, радостно улыбаясь, тут же ответил:

– Прямо и под себя!

– Правильно! – подхватил Давид, освобождая тачку от заступов, кирок и лома. – Труд делает из человека обезьяну и умервщляет её!

– Нетворческий труд! Нетворческий! Бедная обезьяна… – прошептал я и… потерял сознание…

Письмо девятнадцатое

Маски

Израиль – страна микроскопическая, но горизонты её необозримы!

Катаемся мы с Наумом то туда, то сюда. На его машине. На моей только моё воображение рулит. Ну и не просто катаемся, конечно, а картины людям предлагаем. Масляными красками нарисованные и всякие другие. Для Наума это одна из подработок, а для меня новая основная работа. Я опять пытаюсь семью прокормить. Выполняю, так сказать, главную заповедь Господа – "Не умри!".

Так вот, едем мы как-то от пункта «А» в пункт «Б», а Наум меня продолжает инструктировать. Учит уму-разуму. Натаскивает, так сказать… на дичь!

– Сегодня у нас в коробках новый триптих, – говорит. – «Маски» и "Две половинки Луны". Можно говорить – сет. Это – авангард! Народ уже эти слова знает. Я тебе расскажу, под какую легенду я их продаю, а ты уже сам думай. Значит, так… Пережде всего ставлю картины на самое видное место. Справа – голова мужчины, слева – женщины. Оба в масках. Посередине – "Две половинки Луны". Она – красивая женщина, и естественно, что её всегда, наверное, тянет к особе иного пола – то есть к мужской голове. Вот эту тягу и символизируют в какой-то степени "Две половинки Луны". Хотя о них разговор особый. Видите, говорю, человек, выйдя из дома в хорошем настроении, хочет остаться в этом настроении). Да ведь не получается! Полно отрицательных раздражителей со всех сторон. Колют нас! Накалывают! Приходишь домой и начинаешь сам кусаться. "Да! Конечно!" – соглашаются клиенты. Вот! А сейчас экстрасенсы предлагают, чтобы мы защищались. Хотя бы условно. Вот мы надеваем на себя какой-то кожух. Какой-то колпак. Чтобы мы видели, а нас чтобы никто не мог видеть. Никоим образом чтобы не смог ущипнуть, уколоть… Художник представляет такой колпак в виде маски. Это маска защиты. У художника есть в этой маске место, через которое он или она видят. Вышли на улицу в колпаке – все видят, что они в колпаке. Зачем их трогать, когда полно незащищённых! А вот это вот у мужчины – дверца. Справа, на месте уха. Приоткрыта. И в неё входит информация. Нужная уходит в голову… Вот тут мысли как будто нарисованы… А ненужная уходит вот по этой полосочке вниз. В землю. Раз! Сразу где-то ненужная и юркнула… А вот это – полоска, как бы зажатая зубами, это – линия спокойствия. Человек как вышел спокоен, так и пришёл спокойным. У женщины этой полоски нет. Вот видите? Это – мужчина, это – женщина! Видите? Есть какие-то характерные моменты, подходящие или к женской голове, или к мужской. Голова мужчины даже покрупнее. Погрубее… "Да-да-да…" – соглашаются. А третья картина называется "Две половинки Луны, которые разговаривают между собой, сидя на скамеечке". Так художник назвал. Вы можете сказать, что это две половинки Земли или Солнца. Но художник решил, что это Луна. Почему Луна? Потому, что Луну мы видим, в основном, только ночью. И то если нет облаков на небе. А Луна, на самом деле, существует целые сутки и видит всё вокруг. Видит нас. Вот две половинки Луны и общаются между собой. Решают проблемы. Земные. Неземные. Какие-то глобальные. Какие-то наши. Меркантильные. Мелкие… И вот если у вас богатое воображение, то, глядя на эту картину, вы можете так же, как глядя на Луну, медитировать. Здесь заложено столько информации! Вот вы видите, что там горы какие-то нарисованы… Что-то ещё… И если вы смотрите долго и внимательно, то забываете, что это картины… "А почему вот эта полосочка под Луной?" – начинают спрашивать. "Так я же говорил – это потому, что две половинки как бы на скамеечке сидят. И разговаривают". Вот и всё! Эти картины как продаются? Они продаются неожиданно…