Книга Гитлер. Утраченные годы. Воспоминания сподвижника фюрера. 1927-1944 - Эрнст Ганфштенгль

– Только подумайте, какие возможности это открывает, господин Гитлер! – произнес я, разминаясь перед своей работой. – Это изменило бы наши позиции во всем мире. Могу я проинформировать Муссолини, что вы в принципе принимаете это приглашение. Вам надо воспользоваться этой возможностью и ковать железо, пока оно горячо.

Но Гитлер не собирался делиться со мной хотя бы частицей этого триумфа.

– Это не из тех вопросов, что решаются за ночь, Ганфштенгль! – сварливо произнес он. – Вы все видите глазами журналиста. А я, вероятно, не смогу так легко выбраться из Берлина. Нам надо очень серьезно изучить этот вопрос.

– Но это приглашение – выход из нашей нынешней ситуации, – лихорадочно продолжал я. – Я убежден, что если б вы только переговорили с Муссолини с глазу на глаз…

В дверь постучал и вошел адъютант:

– Мой фюрер, господа уже здесь.

– Вот видите, Ганфштенгль, как ограничено мое время, – произнес Гитлер, весьма довольный этим вмешательством.

За дверью стояли генералы Рейхенау и Фриш.

– Смотрите, что мне только что прислал Муссолини! – торжествующе приветствовал их Гитлер, размахивая фотографией в рамке.

– Однако это чудесно, мой фюрер! Колоссально! – хором подхватили они и довольные пошли по коридору вместе с ним.

Я остался один. Я вложил ему в руку превосходную козырную карту и не получил ни слова благодарности. Когда бы я ни пробовал выяснить, каковы результаты моей акции, он прерывал меня либо заявлял, что они все еще изучают этот вопрос, что еще не пришло время, одним словом, все, что угодно, лишь бы держать меня в стороне от моего детища. Сколько же мне это терпеть, думал я. Ничто его не способно образумить.

Барометр европейской политики показывал «бурю». Конференция по разоружению стала проявлять признаки крушения. Доктор Зауэрбрух осмотрел старого президента и высказал мнение, что тому осталось жить всего месяцы. Несколько недель спустя я опять оказался в Риме и сидел радом с тогдашним министром пропаганды графом Чиано на премьере итальянской версии нашего фильма, который шел под названием «Один из многих». Муссолини там не было. Он не получил ответа, и отношения между Германией и Италией продолжали ухудшаться.

Глава 13

Радушие убийцы

Если по какой-либо причине Гитлер не хотел вам чего-либо рассказывать, этого из него не вытянуть и клещами. Весной я несколько раз пытался выяснить его намерения в отношении предполагаемой поездки в Италию, но у него всегда находились какие-то пустые отговорки. Я даже не знал, ответил ли он письмом благодарности за фотографию. Не было не только никаких признаков уменьшения враждебности и подозрений между европейскими соседями Германии, но и наблюдался повсеместный, не поддающийся объяснению подъем внутренней температуры. Зависть и конфликты между партийными лидерами становились все более острыми и, похоже, все более поляризовались вокруг Рема и Геббельса, с одной стороны, с их постоянными требованиями больших вознаграждений для старых партийных бойцов и CA, и Герингом (и до некоторой степени Гиммлером), с другой стороны, которые представляли группу более удовлетворенных своей долей добычи.

Как-то днем я сидел в своем кабинете, когда вошел Отто Дитрих со словами: «Ганфштенгль, вам надо немедленно ехать в «Кайзерхоф». Там некому пить чай с «ним». Все где-то в разъездах, а я просто не могу сделать этого». Я застонал. Похоже, я погряз в должности затычки рейха. Я увидел Гитлера сидящим в его любимом углу под пальмами, недалеко от псевдовенгерского оркестра. Я полагал, ему захотелось, чтобы его развлекали, поэтому мы сели и заговорили о Вагнере и Людвиге II, вальсах Штрауса и о том, что жаль, что он не научился танцевать, а тем временем Гитлер настукивал ритмы некоторых мелодий. Постепенно гостиная заполнилась людьми. Весть о том, что Гитлер находится в отеле, всегда быстро распространялась, и я подозреваю, что один официант даже зарабатывал немалые чаевые за то, что передавал эту новость по телефону.

Не могу сказать, что публика была высшего класса. Тут находились несколько провинциальных посетителей, которые, несомненно, привезли с собой ярко выраженный местный колорит, но большая часть клиентуры, похоже, состояла из слишком нарядно одетых дам, не совсем из полусвета, но и не полностью респектабельных, от которых отдавало мехами и чересчур обильными французскими духами. В последнюю пару лет до прихода Гитлера к власти не было видно женщин, как правило из достаточно хороших семей, которые из идеалистических побуждений отождествляли бы себя с гитлеровским движением. Парад в «Кайзерхофе» состоял из ненадежного и бесполезного слоя общества, которое всегда находит для себя удобным ассоциировать себя с чьим-то успехом. Мне припомнились его пропагандистские афоризмы о спартанской жизни и о том, что настоящая немецкая женщина – это воплощение дома, которая не курит, не пьет и не пользуется косметикой. Реальность доказала обратное. Гитлер смотрел на этих женщин, прохаживавшихся вокруг, с видом развратника.

«Блонд фронт сегодня неплохо представлен!» – заметил я про себя довольно кисло. Ситауция напоминала столичную версию Венериной горы.[7] Гитлер внезапно вернулся к своей трагической роли Тангейзера. «Мой милый Ганфштенгль, я прекратил вести личную жизнь», – заявил он. Тем более жаль, подумал я. Не было явно никаких свидетельств, что его вкусы от этого стали менее неестественными. Примерно в это время, а может, чуть позже партийные друзья стали поговаривать о двух маленьких балеринах, представленных ему этим отъявленным негодяем Геббельсом, которых иногда выпускали через черный ход рейхсканцелярии в ранние утренние часы. Это были сестры, и они всегда были вместе, и те истории, что о них ходили, совсем не говорили о том, что Гитлер становился нормальным человеком, как раз наоборот. Потом, примерно в то время, когда я сбежал, у него развился вкус к созерцанию артисток кабаре и акробатов в мюзик-холле «Скала», и чем меньше было на них одежд, тем больше нравилось Гитлеру. Во время моего изгнания, в Лондоне, я встретил одну из них. Ее наилучшее описание как видавшего виды циника произнесла она с гримасой на лице: «Знаете, ваш господин Гитлер – просто старый вуайерист».

Мое замечание, похоже, вернуло его к осознанию своей общественной значимости как личности. Мне показалось, что это подходящий момент затронуть тему Венеции. И я смог получить лишь слабый отклик. «Не понимаю, что толкового может получиться из этой идеи, Ганфштенгль! У меня здесь слишком много дел, и я, возможно, не смогу выбраться. По тому, как складываются дела…» И он оборвал себя на полуслове. Что же пришло ему на ум? – задавал я себе вопрос. Но он ничем себя не выдал и начал с отсутствующим видом листать страницы одной из иллюстрированных газет. Тогда я решил выдвинуть на обсуждение еще одну, свою личную проблему. «Если дело обстоит таким образом, господин Гитлер, – сказал я, – я вам больше не понадоблюсь. Будут ли у вас какие-нибудь возражения, если я совершу короткую поездку в Соединенные Штаты?» Гитлер взглянул на меня с подозрением: «Что вам там надо? Продать свой фильм?» – «Нет, – ответил я, – в этом году проводится двадцать пятая встреча моего класса в Гарварде, и это более-менее почетное дело – посетить ее. Будет хорошая возможность поговорить со старыми друзьями; некоторые из них уже очень влиятельные люди. Я даже смогу увидеться с президентом Рузвельтом». Гитлер изобразил свою поддельную сонливость, протирая глаза костяшками пальцев: «Ну да, насколько касается меня, у меня нет возражений». Никаких посланий, никаких инструкций, ничего, кроме ложного безразличия.