Книга Моя русская жизнь. Воспоминания великосветской дамы. 1870-1918 - Мария Барятинская

Все эти мрачные дни в моем мозгу стояло видение нашего несчастного императора, и всегда я видела перед собой его ласковое лицо, на котором, несомненно, была печать печали и разочарования. Горестно было думать, что три года почти нечеловеческих усилий привели его к такому жуткому результату – он оказался пленником в собственной стране, которую так любил, он вынужден был, не имея сил вмешаться, дожидаться финала, который мог настать в любой момент.

Я пыталась не затрагивать в беседах с мужем этих душераздирающих тем – он был слишком болен и слишком страдал сам, чтобы позволить себе какую-то дискуссию. К счастью, он все еще был склонен к большому оптимизму и верил в приход «невозможного», а я не могла себя заставить поверить во что-то вообще. Я видела конец славы России и апогей ее бесчестия. Казалось, рука Божья уже не ведет Россию, а те, кто находится у власти, поступают в противовес Божественной воле. Народ, погрязший в бездонном невежестве, отдался во власть тех, кто лишил его самых скромных прав и привилегий.

Я все еще содержала свой маленький госпиталь, который стал чем-то вроде особого убежища для беглых офицеров. Каждый день ко мне поступали бедные, убитые горем собратья с фронта, за которыми охотились солдаты, когда-то гордившиеся службой под их началом. Многие из офицеров были ранены в стычках с бунтовщиками. Многие провели годы в одном и том же полку, посвятив лучшие годы своей жизни службе и воспитанию своих солдат. Но их преданность, патриотизм и их многие жертвы были впустую, а жизни и идеи разбились вдребезги.

Примечателен случай с гвардейскими полками – привилегированными, потому что эти полки развалились на кусочки быстрее, чем остальная армия (я, конечно, говорю о солдатах, а не офицерах), возможно, из-за того, что были, главным образом, расквартированы в столице, где революция шла гигантскими шагами. Несчастные офицеры не знали, куда деваться. Полки Петрограда самораспустились, но солдаты продолжали жить в казармах и даже в квартирах, специально отведенных для офицеров, так что последние не могли туда вернуться. Многие из офицеров во время войны были вынуждены оставить свои семьи в служебных квартирах, но тех выгнали оттуда мятежные солдаты. Обездоленные женщины приезжали с детьми в Киев, надеясь воссоединиться с мужьями. Это тоже было очень трагично. Поначалу мой госпиталь, а потом и квартира заполнились до предела, а когда я попыталась отказать в приеме раненых в свой госпиталь – потому что у нас людей было едва ли не до крыши, – офицеры расставляли свои походные кровати прямо на лестничной площадке и предпочитали провести ночь там, чем отправляться куда-либо.

Моя племянница, месяц назад уехавшая в Сибирь, только что вернулась из Омска, где должна была закупить масло и другие продукты для моего госпиталя и некоторых других. Она совершенно неожиданно попала в самую стремнину потока революции, поскольку в момент отъезда из Киева все было тихо и спокойно. Как-то утром, взяв с собой деньги, которые ей надо было заплатить за заказанные продукты (а сумма была достаточно большой), она отправилась на склад, располагавшийся за городом (Омском). Как обычно, она взяла дрожки, но добрую часть пути ей пришлось прошагать пешком. Как только она сошла с коляски, на нее напали и ограбили три солдата.

Бедная девушка была так перепугана, что еле добралась до склада, в котором находился представитель Красного Креста (который был и руководителем всей организации). Он был в панике, потому что только что услышал об отречении императора и о революции, так что ограбление моей племянницы прошло незамеченным. «Уезжайте как можно быстрее! – посоветовал он ей. – В Сибири очень много подозрительных личностей, особенно сейчас, когда по приказу новых министров Временного правительства раскрылись двери тюрем».

Племянница несколько раз телеграфировала мне в Киев, но безуспешно, с просьбой прислать сколько-то денег на обратный билет, но я не получила ни одной из ее телеграмм – тогда Россия испытывала состояние абсолютного хаоса. Тот же самый представитель Красного Креста по-дружески одолжил ей денег на дорогу, а несколько месяцев спустя он погиб страшной смертью, пытаясь спасти склады от грабежа.

Моя бедная племянница почти целый месяц добиралась до дому. На одной из станций она присутствовала на встрече Брешко-Брешковской, которую называли «бабушкой революции». Все было так абсурдно, эти речи и идеи, которые тут преподносились… Плотная толпа кричала «Ура!», а некоторые спрашивали мою племянницу, кто это такая, по поводу кого так много шума. А потом, как стадо баранов, те же люди продолжали орать свое «Ура!».

С каждым днем мне становилось все труднее содержать свой госпиталь. Цены постоянно росли, и к тому же я уже не могла положиться на мой санитарный персонал, потому что все санитары собирались разъехаться по домам. Мои всепоглощающие обязанности медсестры приносили мне огромное облегчение от горестных мыслей, которые иначе бы одолели меня, так что мне очень не хотелось закрывать свой госпиталь. Ко мне приходили многие друзья и говорили: «Если будешь продолжать использовать его как прибежище для гвардейцев, тебя арестуют!» И часто меня на улице встречали словами: «А вас еще не арестовали, княгиня? Очень боюсь, что это произойдет».

Печальные вести доходили до нас почти отовсюду. Бунтовщики даже осмелились произвести подлый обыск во дворце в Крыму, где жила вдовствующая императрица. Уже почти рассвело, когда был произведен этот позорный акт. Когда они постучались в дверь, ее величество все еще находилась в кровати, и пришедшие унесли почти все, на что могли наложить руки.

Большевизм стал прогрессировать после того, как Ленину было разрешено новым правительством вернуться в Россию. Так как ему не был разрешен проезд через Англию, немцы организовали его поездку через их страну. Ленин проследовал через Германию в закрытом вагоне и прибыл в Петроград на Финляндский вокзал 4 апреля 1917 года.

Один мой друг, офицер, которому посчастливилось в то время быть на станции, задержался, чтобы увидеть весь процесс, а потом пересказал мне увиденное. Приезд был триумфальным. За некоторое время до прихода поезда огромная плотная толпа заполнила площадь перед Финляндским вокзалом. Все движение было остановлено, повсюду развевались красные флаги, а среди них выделялся один со следующими словами: «Центральный комитет социал-революционной партии большевиков». В бывших императорских комнатах ожидания, к этому времени находившихся в очень грязном и запущенном состоянии, собрались многочисленные делегации от солдат и рабочих.

Было одиннадцать часов ночи, очень темно. Под ветром колыхались огни факелов, что придавало месту действия какой-то зловещий и сверхъестественный вид, а в это время на платформе выстроились войска, ну точь-в-точь как во времена императора, готовые в любой момент произвести салют. Рядом стояла большая автомашина – одна из принадлежавших императорской семье. Там же присутствовал и военный оркестр. По сути, это была пародия на церемониал, соблюдавшийся ранее при приезде императора. С букетами в руках ожидали два представителя социалистов-революционеров (но не экстремистов) – Чхеидзе и Скобелев.

Поезд сильно запаздывал, но наконец подъехал и остановился у перрона. Тут же оркестр на вокзальном дворе заиграл «Марсельезу», и войска задвигались. Когда капельмейстер произнес: «Российский гимн», оркестр поначалу проиграл вступительные ноты «Боже, царя храни!» (российский национальный гимн), потому что тогда еще не было мысли, что «Марсельеза» станет в будущем нашим национальным гимном.