Книга Алхимик - Паоло Бачигалупи

– Мне жаль. Неделя выдалась тяжелая. Слишком долго на ногах. Давно не спал.

Слишком много динозавров, которые таращатся на меня.

Пентл пожимает плечами.

– Не важно. Хотелось бы иметь нормальный снимок… – Он снова щелкает камерой. – …Но даже если на этот раз ее отпустят, через год‑другой мы опять к ней придем. Эти девчонки крайне склонны к рецидивам. – Щелк .

Подхожу к окну и распахиваю его. Соленый воздух врывается в комнату подобно новой жизни, уносит зловоние мокрого дерьма и мертвого тела. Наверное, здесь не проветривали с тех пор, как родился ребенок. Приходится держать окна закрытыми, иначе услышат соседи. Приходится сидеть взаперти. Кто знает, есть ли у нее бойфренд, бросивший процедуры отморозок, который скоро явится с продуктами и обнаружит, что она исчезла. Хорошо бы проследить за квартирой, просто ради интереса. Чтобы феминистки не орали, что мы сажаем только женщин. Глубоко вдыхаю морской воздух, чтобы прочистить легкие, закуриваю и поворачиваюсь к замусоренной, зловонной комнате.

Рецидивизм. Модное словечко для девиц с навязчивой идеей. Они вроде вшивоголовых и наркоманов, но не такие понятные, с большей тягой к саморазрушению. Быть наркоманом хотя бы весело. Кто, черт возьми, предпочтет жить в темной квартире с обосранными подгузниками, пищей быстрого приготовления и постоянным недосыпом? Процесс размножения – анахронизм, ритуальная пытка двадцать первого столетия, в которой мы больше не нуждаемся. Однако эти девчонки все равно пытаются повернуть время вспять и приносят потомство, крошечные ящериные мозги, чтобы распространить ДНК. Каждый год – новый выводок, отрыгнутые младенцы тут и там, судорожные попытки вида перезагрузить себя и снова запустить эволюцию, как будто мы не выиграли в этой схватке.

В служебной машине я просматриваю файлы, листаю объявления, перебираю ключевые слова и поисковые предпочтения, пытаясь найти то, что не находится, как бы я ни старался.

Динозавр.

Игрушки.

Плюшевые животные.

Ничего. Никто не продает таких динозавров. Однако я видел уже двух.

Обезьяны проносятся по крыше автомобиля. Одна приземляется на передние толчковые рельсы и смотрит на меня широко распахнутыми желтыми глазами. Потом на нее прыгает другая, и они падают с углеродного лепестка‑съезда, на котором я припарковался. Где‑то внизу, в россыпи пригородов, их целые стада. Я помню, что раньше здесь была тундра. Много лет назад. Я говорил со специалистами по углеродным воронкам, которые хотят изменить климат и создать ледниковый покров, но это очень медленный процесс, и он займет столетия. При условии, что меня не пристрелит безумная мамаша или вшивоголовый, я это увижу. Однако сейчас придется удовольствоваться джунглями и обезьянами.

Сорок восемь часов на дежурстве, еще две чистки, Алиса хочет, чтобы я взял выходной и побыл с ней, но я не могу. Я живу на стимуляторах. Работа ее не тревожит, и она хочет меня на целый день. Мы так уже делали. Лежали, наслаждались тишиной и друг другом, тем, что мы вместе и ничем не нужно заниматься. Есть что‑то восхитительное в покое, тишине и морском бризе, который колышет балконные занавески.

Мне следовало бы отправиться домой. Неделю спустя она вновь начнет переживать, сомневаться в себе, заставлять себя трудиться упорней, репетировать дольше, слушать, и чувствовать, и двигаться внутри музыки, которая настолько сложна, что любому другому покажется математическим хаосом. Но в действительности у нее есть время. Все время мира, и я счастлив, что оно у нее есть, что пятнадцать лет – не слишком долгий срок для создания чего‑то невыразимо прекрасного, например произведения Телого.

Я хочу провести это время с ней, наслаждаться ее радостью. Но не хочу возвращаться и спать рядом с тем динозавром. Не могу.

Звоню ей из патрульной машины.

– Алиса?

Она смотрит на меня с приборной панели.

– Ты едешь домой? Мы могли бы вместе пообедать.

– Случайно не знаешь, где Мария взяла того игрушечного динозавра?

Она пожимает плечами.

– Может, в одном из магазинов «Спэна»? А что?

– Просто интересуюсь. – Я умолкаю. – Ты можешь принести его?

– Зачем? Почему бы нам не заняться чем‑то приятным? У меня каникулы. Я только что прошла омоложение. Я прекрасно себя чувствую. Если хочешь повидать моего динозавра, приезжай домой.

– Алиса, пожалуйста.

Скорчив сердитую гримаску, она исчезает с экрана. Минуту спустя возвращается, держа динозавра, тыча им мне в лицо. Мое сердце колотится быстрее. В машине холодно, но меня бросает в пот, когда я вижу на экране динозавра. Я прочищаю горло.

– Что написано на этикетке?

Нахмурившись, она переворачивает игрушку, запускает пальцы в мех. Подносит этикетку к камере. Сначала изображение размытое, затем камера фокусируется, и я различаю надпись, четкую и ясную: «Предметы коллекционирования Ипсвича».

Ну конечно. Никакая это не игрушка.

Владелица «Ипсвича» стара, пожалуй, самая старая из виденных мной омоложенных. Морщины на ее лице настолько похожи на искусственные, что трудно различить, что настоящее, а что маска. Глаза – запавшие синие угольки, белоснежные волосы напоминают о свадьбах и шелке. Наверное, ей было не меньше девяноста, когда появилось омоложение.

Несмотря на название, «Предметы коллекционирования» забиты игрушками: с полок таращатся куклы, с разными лицами, и силуэтами, и цветом волос, с телами из ткани и жесткой пластмассы; крошечные поезда бегают по миниатюрным рельсам, пуская клубы дыма из труб не длиннее мизинца; стоят фигурки из старых фильмов и комиксов – Супермен, Дольфина, Мятежный Рекс. А под полкой деревянных автомобильчиков ручной работы – корзина с плюшевыми динозаврами, зелеными, синими, красными. Тираннозавр. Птеродактиль. Бронтозавр.

– Еще на складе есть несколько стегозавров.

Я удивленно поднимаю взгляд. Старушка смотрит из‑за прилавка, странная морщинистая стервятница, изучает меня пронзительными синими глазками, словно падаль.

Беру бронтозавра, держу его за шею.

– Не нужно. Эти подойдут.

Звонит колокольчик. Главные двери магазина, ведущие в вестибюль, открываются, и несмело входит женщина. Ее волосы собраны в конский хвост, макияжа нет, и я сразу понимаю, что она из этих: мама.

Она недавно прекратила процедуры и все еще выглядит свежей и юной, несмотря на пухлость, которая приходит с деторождением. Она выглядит хорошо. Но даже без характерных признаков отказа от омоложения я вижу, что она сделала с собой. У нее усталый вид человека, противостоящего всему миру. Мы выглядим иначе. Ни у кого нет причин так выглядеть. Вшивоголовые выглядят менее затравленными.

Она пытается вести себя как человек, которым была, актриса, или финансовый консультант, или программист, или биолог, или официантка, носит одежду из прежней жизни, которая раньше сидела отлично, пытается ходить по улицам без страха… но тщетно.