Книга Молитва за отца Прохора - Мича Милованович

– Да, много наших полегло.

– Чей это, Божо, на тебе костюм? – спросил я, хотя и знал ответ.

– Моего покойного отца, Вукосава. Ты помнишь, отец, я нашел его костюм на складе в лагере в Банице.

– Я помню, Божо. Хорошо, что хоть какая-то его вещь вернется домой.

– Давайте пойдем вместе, – предложил парень.

– Я бы хотел еще немного здесь задержаться, а ты ступай потихоньку. По пути будь осторожен, не нарывайся, сейчас опасные времена, даже для тех, кто возвращается из концлагерей.

– Знаю, отец. Послушаю твой совет.

Здесь на площади мы и распрощались. Он ушел, а я остался глядеть вслед юноше, судьба которого была так необычна. Вместе с отцом они были в лагере в Банице, а когда того расстреляли, он нашел и надел его костюм.

Я вспомнил сон, приснившийся мне в Сентендре в доме наших хозяев Янковичей, когда пресвятая Огненная Мария предупредила меня, чтобы берег череп отца от безбожников. Только что именно это со мной и случилось! Череп у меня отняли! А как я мог его уберечь? Это несчастье опустошило мне душу причинило страшную боль.

Эти новые богохульники и на сербскую церковь навлекли темные тучи, кто знает, когда снова небо над нами прояснится! Вот и меня ограбили, правда, кое-что еще осталось – фотография отца из Ашаха и косточка от черепа Радойко Габровича, которую мне еще предстоит передать его семье.

Жуя на ходу бублик, я отправился к Калемегдану с намерением посетить церковь Святой Петки, чтобы помолиться за души всех тех, кто был еще так недавно рядом со мной и кого больше нет в живых. Со стен древней белградской крепости Калемегдан я смотрел на бескрайнюю равнину, по которой мои ноги издалека дошли до этого места. Глянул на Дунай, на эту великую реку, на берегах которой там далеко мы жестоко страдали и умирали, где похоронен мой отец.

Я вошел в маленькую церковь, которую народ зовет Ружица[17], перекрестился, поцеловал крест на алтаре. Но у меня не было денег на свечи, и я попросил женщину, которая их продавала, подарить мне одну. Она же, узнав, кто я и откуда прибыл, великодушно это сделала для меня. Я зажег свечу за души всех тех, кто не дожил до этого дня. Тихо прочитал короткую молитву и пошел. Женщина остановила меня в дверях и спросила:

– Где ты так исстрадался, набожный человек?

– Там, откуда только один из ста вернулся живым.

– Дай Бог, эти несчастья закончатся и никогда больше не повторятся! – сказала она.

– Будем надеяться на Господа, только Он в силах избавить нас от новых страданий.

Желание этой женщины, доктор, как видите, не исполнилось. Прошло пятьдесят лет, и вновь нас захватила война, самая суровая из всех, когда мы сами кидаемся друг на друга, как лютые звери. Я слишком стар и вряд ли дождусь конца этого страшного несчастья, но неустанно молюсь Богу, чтобы он поскорее вернул нам разум.

Прямо с Калемегдана я отправился домой и через два дня, 26 августа, за два дня до Успения Богородицы, вернулся в родные места. Сам Бог предопределил, что это произошло ровно через два года после моего отъезда в Баницу.

Сейчас, когда перед нами новая глава моего сказания, с учетом того, что сегодня я и так слишком много говорил, я предлагаю прерваться и немного передохнуть. Знаю, что и вам непросто изо дня в день слушать про все эти ужасы.

Да, чувствую себя все хуже. Посмотрите, что еще можно сделать, чтобы я успел досказать свою историю.

* * *

И опять мы, доктор, неожиданно потеряли несколько дней. Но что поделаешь, не всегда все идет так, как предполагает человек. Надеюсь, что нам удастся довести наше дело до конца. С тех пор как я принимаю ваше лекарство, мне стало немного лучше.

Как только я прибыл в село, я тут же пришел на пепелище церковки на Волчьей Поляне. Первое, что бросилось мне в глаза – отпечатки копыт в золе! Мне они были хорошо знакомы. Видел я и след змеи, которая проползала здесь же. Конечно, это была змея хранительница церкви! Эти Божьи твари не покидали святого места за время моего отсутствия.

Я возложил свой крест на обугленный алтарь, опустился на колени прямо в пепел и помолился Богу не в знак благодарности за то, что остался жив, на это я не имел права при ужасающем количестве погибших вокруг меня, а за упокой души тех, кто никогда не возвратится домой. Здесь я задержался надолго. Можете себе представить, доктор, какие чувства меня переполняли! Я был на свободе, но не ощущал себя свободным, тот, кто видел и пережил столько, сколько я, навсегда останется рабом пережитых ужасов.

Мне было тогда сорок восемь лет. Недостаточно молод, чтобы начать все сначала, и недостаточно стар, чтобы отказаться от новых планов и устремлений. Больше всего на свете я хотел с Божьей помощью и с помощью народа восстановить свою церковь, второй раз поднять ее из руин. Вы, надеюсь, помните, что, вернувшись из болгарского плена в начале двадцатых, я отстроил эту церковь. Для того чтобы повторить этот подвиг, надо было иметь железную волю и быть готовым к тяжелому труду. Воля моя была достаточно тверда, а с силами следовало собраться и собрать народ. С крестом в руке я сел на обгорелую балку и смотрел вокруг. С этого высокого места можно было увидеть почти все Драгачево. В одиночестве я ощущал благодать молчания, перед моим внутренним взором проносились картины прошлой жизни, как прекрасные, так и уродливые. К сожалению, вторых было куда больше. Я смотрел на свой измученный родной край, чьи раны еще вовсю кровоточили, в котором только что угас пожар войны. Я ощущал себя неотторжимой частью этой земли, я сросся с ней душой и сердцем. Из-за знакомых гор дул легкий ветерок, который когда-то принял мой первый вздох и когда-нибудь примет последний. Журчание воды возле меня было голосом моей матери, березки и осинки были моими сестрами, а дубы – братьями.

Я поднялся и отправился в свой скромный дом. Петух вскочил на забор и приветствовал меня кукареканьем, козы в загоне заблеяли, козлята, только появившиеся на свет перед моим уходом, уже выросли. Все это хозяйство поддерживала моя мать, в надежде, что я вернусь живой. Уже состарившийся пес, обычная дворняга, сначала зарычал, а когда узнал меня, заскулил от счастья, он протянул мне лапу, и мы обменялись рукопожатием, как давние любимые друзья.

Мне предстоял самый сложный момент – встреча с матерью. Я очень боялся этой минуты. Но сначала надо было войти в свой маленький холостяцкий дом. Я перекрестился и поцеловал порог. Книга моей жизни сама стала перелистываться. Многочисленные воспоминания нахлынули и захлестнули меня. Я вошел в комнату, в которой недолго жил поручик Самарджиев. В ней царили чистота и порядок, повсюду я видел следы заботливых материнских рук. Я не стал задерживаться в доме и вышел.

Как раз когда я собирался отправиться к дому матери, я увидел приближающегося человека. Я сразу же его узнал, это был Райко Сретенович из Турицы, он махнул мне рукой. Я подождал, пока он подойдет.