Книга Тепло твоих губ - Алина Феоктистова

— Марина, — жалобно крикнула Полинка, но сестра даже не обернулась.

Полинка, не зная, что ей предпринять, и уже догадываясь, что хочет сделать сестра, стиснув до боли в руке ручку оконной рамы, несколько секунд молча смотрела, как Марина идет, почти бежит к реке, а потом спрыгнула с подоконника и в одной рубашке выскочила на улицу.

Нужно крикнуть… Позвать кого-нибудь… Но женского силуэта уже не было видно на лунной аллее. Ноги Полины подогнулись, и девочка, как подкошенная, рухнула на землю.

…Она пришла в себя в какой-то комнате с белыми стенами, железной кроватью и тумбочкой кремового цвета. С удивлением Полина обнаружила, что ее рука лежит поверх одеяла, тоже ей незнакомого, из вены на запястье ее руки торчит игла, приклеенная белым пластырем, а от иглы к подвешенной на длинную железную палку колбочке тянется прозрачная трубка.

— Мама, — позвала она.

Дверь открылась, и на пороге показалась незнакомая женщина в белом халате и таком же белом колпачке на русых волосах. Женщина приветливо, как хорошей знакомой, улыбнулась Полине.

— Ну вот мы и открыли глазки, теперь у нас все будет хорошо. — Женщина почему-то разговаривала с ней так, как мама и Марина разговаривали давно, когда она была совсем маленькой.

Потом пришли другие врачи — Полина уже догадалась, что она в больнице, — и все так же странно говорили с ней, даже седой, суровый на вид старик улыбался ей, собирая у глаз глубокие морщины, и называл деточкой и малышкой. Они все были добрыми и заботливыми, но, как ни просила Полинка позвать маму, они ее не звали.

— Нельзя ей к тебе, родненькая, нельзя, крошечка, — говорила даже спустя несколько дней медсестра Надя — так звали русоволосую женщину, которую первой увидела Полинка.

Полинка поняла, что случилось непоправимое — Марину не спасли, иначе она пришла бы. И с мамой тоже произошло что-то, иначе она бы не бросила ее здесь одну. И хотя все уверяли ее, что теперь все будет хорошо, она никому не верила и выздоравливала медленно. «Словно нехотя», — как сказала Надя.

Когда Полина начала вставать, к ней пришла тетя Зина. Принесла сетку с яблоками, повздыхала и посморкалась, а когда Полина стала спрашивать ее, что с мамой, отвернулась:

— Мама очень заболела, Поля.

У Полинки с души точно камень свалился. Она, потеряв сестру, боялась, что все в больнице ее обманывают и мамы тоже больше нет. Но мамина тяжелая болезнь объясняла, почему она не приходит, и была менее страшной, чем смерть.

— А Марину похоронили? Ее нашли в Волге? — собравшись с духом, спросила Полина.

— Уехала она, Поля, — тетя Зина всхлипнула и заплакала. — Но она вернется, ты жди, — и Полина поняла, что тетя Зина сама не верит тому, что говорит.

Тетя Зина посидела, поплакала, а потом зашла Надя и сказала, что ее приглашает к себе главврач, Борис Михайлович. Это был тот старик, с седыми бровями. Тетя Зина ушла, а Полинка, которой в больнице было плохо и одиноко и которой казалось, что, вернись она в родной дом отдыха, ей станет лучше, пошла в ординаторскую, чтобы, пока там находится главврач вместе с тетей Зиной, уговорить его отправить ее домой.

Она подошла к ординаторской, села напротив двери в коридоре, ожидая, когда тетя Зина и врач закончат свои дела. Сквозь закрытую дверь явственно слышались голоса беседующих. У Бориса Михайловича голос вообще был громкий, он так разговаривал, даже если находился рядом, а тетя Зина очень волновалась.

— Да, мы нашли адрес и телефон ее отца, — говорила тетя Зина. — Валерий Николаевич, это директор дома отдыха, поднял старые журналы, где велся учет отдыхающих, там и нашли его координаты. Валерий Николаевич позвонил ему, — тетя Зина вновь заплакала.

— Успокойтесь, Зинаида Кузьминична, — сказал главврач. — Вот возьмите, выпейте. Так что сказал отец девочки, заберет он ее?

Полине было неинтересно слушать разговор о девочке и ее отце, она хотела, чтобы разговор поскорее закончился, она только вяло удивилась, что у тети Зины есть в больнице еще одна знакомая девочка.

— Ага, как же! Папаша у нее — гусь тот еще. Говорит, что девочки, конечно, его, но никто, мол, этого не докажет. Они ведь расписаны с Еленой не были, — скороговоркой проговорила тетя Зина.

— Все понятно, — остановил ее Борис Михайлович. — Значит, Полину можно считать сиротой, и если ничего не известно о других ее родственниках, оформлять ее в детский дом.

Сирота? Полина знала, что этим словом называют мальчиков и девочек, оставшихся без родителей. Значит, мама, так же как и Марина, умерла? И она, Полина, осталась совсем одна. Только теперь до нее дошел истинный смысл разговора.

— Ну доказать-то, что она его дочь, очень просто. Это он ошибается, — донесся до Полинки еще один знакомый голос, и она узнала медсестру Надю. Надя негодовала и тоже почти кричала. — Сейчас такие медицинские методы есть, что докажут, только кровь надо взять на анализ. Но, сами посудите, зачем девочке такой отец? Лучше уж сиротой расти. Не понимаю я, откуда такие люди берутся! Надо Полинке…

Но Полинка уже не услышала, что предлагает ей эта славная, симпатичная Надя.

…Из ледяного мрака, в который кто-то сильный и злой толкнул ее прямо возле дверей ординаторской, Полинку вырвала теплая рука, гладящая ее щеку. Девочка открыла глаза… Она снова лежала в своей палате для тяжелых больных, а рядом, печально глядя на нее, сидела красивая, сорокалетняя женщина — соседка по койке.

Соседку звали необычным именем Барбара, и говорила она непривычно, не так, как у них в поселке. Даже имя «Поля» выговаривала странно, зачем-то вставляя в него мягкий знак, отчего оно звучало как «Полья». А букву «р» вообще произносила как маленькие дети.

— Здравствуй, Поля, — сказала она. — Вот ты и опять с нами.

Полинка улыбнулась. После того, что она только что услышала, ей не хотелось разговаривать с людьми, но на Барбару почему-то хотелось смотреть. И не только смотреть, но и слушать ее мягкую, как будто запинающуюся речь.

Теперь они много и часто разговаривали. Барбара рассказала Полине, что приехала в Бабушкино отдыхать, но неожиданно заболела и была вынуждена лечь в больницу. А вообще-то она немка и живет с мужем в Германии в маленьком городке Любеке. Она показала Полинке открытки с видами города и стала рассказывать о нем.

И Полинка смотрела на город, такой же странный, как сама Барбара и ее речь. Домики были маленькими, но не такими, как в поселке, к которому она привыкла. Они были двух-, трехэтажными, беленькими, чистенькими, с красными черепичными крышами, цветами в малюсеньких ящиках, висящих почти у каждого окошка. И над домиками возвышались коричневые здания с окнами, похожими на арку, и длинными серыми шпилями.

Когда Барбара сказала, что это церкви, Полинка ей не поверила. Церкви она видела в районном городе, когда ездила туда с мамой за школьной формой в универмаг, и в областном, откуда она с подругой Марины Лидой провожала сестру в Москву. У церквей крыши были, как луковки, ярко сверкали золотом и назывались купола. «По-немецки, — сказала Барбара, — они называются «кирхе». А город по-немецки «штадт». Улицы же, которые даже на открытках и фотографиях выглядели неправдоподобно узенькими — по одной из них ехал велосипедист, и он занимал собой все пространство, настолько близко лепились друг к другу смешные домики, на родине Барбары назывались не улицы, а «штрассе».