Книга Тайна 13 апостола - Мишель Бенуа

Похоже, Лиланд разделял энтузиазм своего друга:

— Я тебе гарантирую, что, по крайней мере, в университетах Соединенных Штатов высоко оценят твои работы! А я помогу устроить так, чтобы о них там узнали.

— Представь, Ремби! Предположим, что мусульмане признают наконец, что их священный текст отмечен влиянием любимого ученика и друга Иисуса, которого тоже отлучили от церкви за то, что он, подобно им, отрицал его божественность! Это послужило бы делу возможного сближения между мусульманами, христианами и евреями. И, несомненно, положило бы конец джихаду против Запада!

Лицо Моктара внезапно исказилось. Обуреваемый ненавистью, он уже только краем уха слушал дальнейший разговор; теперь Нил спрашивал Лиланда, каковы его планы, что он предпримет, чтобы скрыть все это от Катцингера. Сможет ли он противостоять нажиму и ничего не сказать? Что будет, если кардинал приведет в исполнение свою угрозу и предаст гласности его особые взаимоотношения с Ансельмом?

Такая болтовня уже не занимала палестинца, он снял наушники. Эти двое только что преступили запретную черту: «Коран неприкосновенен». Если христианские ученые обнаружили новые тайны, скрытые в Евангелиях, это их проблемы. Но никто не позволит толковать Коран подобными нечестивыми методами, университет Аль-Азхар твердо стоит на этом. Не пристало анатомировать слово Аллаха, переданное правоверным его Пророком, благословенно имя его.

Мухаммед — тайный последователь еврея Иисуса! Француз собрался анализировать священный текст, да еще опубликовать с помощью американца свои выводы. В руках Америки, этой служанки Израиля, его труды станут страшным оружием против ислама.

Наморщив лоб, он перемотал магнитофонные пленки и вспомнил фразу, которую часто цитировал своим студентам: «Не выбирайте друзей среди неверных, пока они не встанут на путь Аллаха. Если же они отвергнут ваш призыв, то убивайте их, где бы они ни были»[23].

Повторив это про себя, Моктар почувствовал облегчение, верно сказал Пророк, благословенно имя его.

80

«Дождь шел весь день. Густая пелена тумана медленно наползала на склон Абруцци с нашей стороны, потом словно бы заколебалась да и перевалила через гребень горы, чтобы уплыть, затерявшись где-то над Адриатическим морем. Кружащиеся в вышине хищные птицы тоже улетели, будто и их тянуло за горизонт.

Отец Нил приютил меня в своей отшельнической келье, высеченной прямо в скале. Соломенный тюфяк, брошенный на высушенный папоротник, маленький столик перед крошечным окошком, примитивный очаг, Библия на полке и несколько вязанок хвороста.

Он предупредил меня, что рассказ его близится к финалу. Это уже сейчас, когда все кончено, в тишине своего убежища, в горах, он обдумал и постиг все тогдашние перипетии. И на всем протяжении рассказа он взволновался лишь однажды — я это заметил по дрожи в его голосе, когда он говорил о Ремберте Лиланде, о страшной душевной муке, испытанной этим человеком, и о том, как трагически все закончилось. И как стремительно — всего за несколько часов.

С того момента, как он отыскал наконец утраченный манускрипт, события понеслись вскачь, сталкиваясь и переплетаясь. Извлекая из забвения текст давно ушедших времен, он словно отомкнул некие шлюзы, откуда рванулась бешеная стихия. Люди, ему не известные, ринулись в бой — каждый со своей целью. Ожесточение, обуявшее их, так и осталось непостижимым для него. Да, этого он не понимал. До сих пор.»

81

В тот же вечер Моктар позвонил Льву Барионе, назначив ему встречу в баре. Они заказали по бокалу вина и остались стоять у стойки, разговаривая вполголоса, несмотря на окружающий шум, — посетителей было много.

— Послушай, Лев, это серьезно. Я только что передал Кальфо запись разговора Нила с Лиландом. Француз нашел-таки послание, оно было в ящике из-под коньяка, о котором тебе говорил митрополит Самуил. Монах его прочел и оставил на прежнем месте, в Ватикане.

— Хорошо, очень хорошо! Теперь надо пробраться туда, но деликатно.

— Теперь надо действовать, и без всякой деликатности. Этот пес утверждает, что там, в том письме, содержится доказательство… или, точнее, оно подтверждает его внутреннюю убежденность, будто бы Коран не был внушен Мухаммеду Аллахом. Что в самом начале Пророк был близок к назореям — еще в самом начале, до того как им в Медине овладел дух насилия. А это случилось, потому что он был ослеплен амбициями… Тебе известно, что это значит, ты с нами давно имеешь дело. Он преступил черту, на такое каждый мусульманин реагирует мгновенно. Он должен исчезнуть. И его сообщник тоже.

— Успокойся, Моктар. Ты получил на этот счет инструкции из Каира? А от Кальфо?

— Я не нуждаюсь в инструкциях Кальфо, в таких обстоятельствах сам Коран диктует правоверному, что он должен делать. Что до Кальфо, мне плевать на него. Это развратник. И мне безразличны проблемы христиан. Пусть улаживают их сами, пусть плетут интриги, мне их возня ни к чему. Я защищаю чистоту завета, ниспосланного Аллахом Мухаммеду. Каждый мусульманин готов пролить кровь за это, Аллах не терпит очернения. Я должен отстоять честь Аллаха.

Пианист знаком подозвал бармена, но разговора не прервал:

— И что ты задумал?

— Мне известно, куда они ходят, когда, какой дорогой. Вечером Нил возвращается в Сан-Джироламо пешком, затрачивая на это час времени. Он проходит по виа Салариа Антика, которая к ночи всегда пустеет. Американец сначала его недалеко провожает, потом возвращается, чтобы пройтись вокруг замка Сан-Анжело, он там мечтает при луне, а вокруг ни души. Ты со мной? Завтра вечером.

Лев вздохнул. Скороспелая, халтурная операция, в горячке гнева, вслепую. Когда Моктару ударяет в голову его фанатизм, он уже не способен рассуждать здраво. Бедуин садится на своего верблюда и мчится смывать оскорбление кровью. Выжидание — признак слабости, которая не признается законами пустыни. Тщеславие арабов, их неспособность владеть собой, когда речь заходит о вопросах чести, всегда позволяли Моссаду брать над ними верх. К тому же он вспомнил предписание Иерусалима, их посланец Ари сформулировал его вполне недвусмысленно: «И больше никаких прямых действий — это уже не для тебя».

— Завтра вечером у меня репетиция с оркестром перед последним концертом. Все знают, что я в Риме, и, если я не появлюсь там, этого не поймут. Я не могу разрушить свое прикрытие, Моктар. Извини.

— Справлюсь и без тебя, сперва одного, потом другого. Отец Нил — он как фарфоровая кукла, такой переломится от одного удара. Что до американца, его можно вовсе не трогать, достаточно напугать, он от страха и умрет. Можно даже рук не пачкать.

Когда они расстались, Лев направился в парк Монте Пинчо. Ему нужно было подумать.

Поздно вечером ректор срочно созвал собрание Двенадцати. Когда все расселись за длинным столом, он поднялся: