Книга Зло - Ян Гийу

Ответа не существовало. Даже Пьер замолчал. Позже они покопались в учебниках истории, ища какую-то аналогию. Нацисты существовали всегда. Интеллигентные, хорошо образованные, культурные нацисты.

И как побеждали подобное зло? Что смог бы Ганди поделать против Гитлера, если бы не Красная армия и генерал Паттон?

Советтем временем гнул свою линию. Силверхиелм и Мигалка, похоже, намеревались удержать власть вплоть до своих выпускных экзаменов. А это требовало неустанного подтверждения авторитета. Например, в виде новой победоносной атаки. Эрик прикинул, что, помимо всего прочего, это означает для него пару новых искусственных зубов еще до окончания весеннего семестра.

Но дальнейшие события приобрели новый, неожиданный оборот.

Во время следующей Монашеской ночи совет железной рукой «навел порядок» среди новичков реальной школы. Репрессии обрушились буквально на всех и каждого. Независимо от лояльности и прочих деталей индивидуального поведения. Потом говорили: «Ночь длинных ножей». Это по образу и подобию известного погрома 1934 года, когда Гитлер устранил штурмовиков Рема, а заодно уйму своих личных оппонентов.

Члены совета били реалистов, разукрашивали свинцовым суриком, поднимали на флагшток, кого-то связывали и мочились на него сверху.

Устрашение состоялось.

Эрик и Пьер провели всю ночь за своей баррикадой из комода, но к ним даже не постучались.

Однако примерно через неделю совет вспомнил и о них. Пьера пересадили за стол Мигалки, и тот ежедневно за ужином назначал ему собственноручный горчичник. Когда Пьер проходил через школьный двор, один или с Эриком, его неизменно останавливали члены совета, якобы для контроля по никотину. Конечно, ничего не обнаруживали, но всегда пользовались случаем, чтобы ущипнуть за жировые складки, задвинуть две-три оплеухи. Эрика при этом как бы не замечали.

В ноябре Пьер зашил три удара-на-один-шов. Тогда он снова стал отказываться от горчичников. Но передышки ему не дали. Последовало приглашение в квадрат, и дальше все повторилось, разве что в иных вариациях.

Его подлавливали в школьном дворе, стаскивали брюки, срывали кальсоны, потом принимались перекидывать одёжки друг другу, издеваясь над видом нагого тела. Насобачились пинать по заднице, стаскивать очки, запуская их в полет через школьный двор. Кулаками били по голове, локтями по почкам, коленями метили в промежность. Обязательно щипали за нос. Устраивая облавы в комнате три-четыре ночи подряд, переворачивали вверх дном кровать, выдавливали зубную пасту на постель. И старательно избегали притрагиваться к вещам Эрика.

В конце того же злосчастного ноября через некоего активиста Эрик получил весточку от профсоюза. Там, дескать, обсудили с представителями совета возможность прекращения издевательств над Пьером. Все это, конечно, антр ну,[2] любая ссылка натолкнется на отрицание данного факта. Но, так или иначе, урегулирование ситуации вполне реально. Требуется лишь ответный шаг со стороны Эрика. Наверное, он представляет себе, о чем именно идет речь?

Представляет. И все же: «Нет».

Неужели ему наплевать на своего товарища?

Ни в коем случае. Но ответ: «Нет».

Однако Эрик потерял прежнюю уверенность.

Что означало бы, позволь он Силверхиелму тот же горчичник в каком-то отдельном случае? Осенний семестр заканчивался, первый снег ожидался со дня на день. Потом рождественские каникулы, и потом еще пять месяцев, последний семестр. Временная капитуляция на пять месяцев? Но где гарантии, что они со своей стороны не нарушат тайный договор? Стоило дать слабину, мучения Пьера возобновятся немедля. Они ведь просто мечтают, чтобы Эрик нарушил параграф тринадцать. Это видно невооруженным глазом. И если он капитулирует, совет лишь уверится в правильности сделанного шага. Они продолжат прессинг, а он непременно сорвется, врежет кому-нибудь из членов совета. Тут и наступит долгожданный финал. Хотя вовсе не обязательно, что они именно так рассуждали. Пожалуй, их удовлетворило бы простое склонение головы под горчичник. Все увидят, что ими восстановлены закон и порядок.

«Я с ума сойду от этого, Пьер. Когда они вышли ко мне с таким предложением, я сделал вид, что и говорить не о чем. Как будто здесь не стоит даже раздумывать. Но это же не так. Как мы поступим?»

«Я, собственно, думаю точно так же. Если ты сдашься, они примутся за меня с еще большей яростью. Чтобы заставить тебя переступить границу. И тогда — исключение».

«Да, но в таком случае… Нет, нельзя ведь знать наверняка».

«Нет, естественно, нет».

«Тогда мы должны попытаться пойти навстречу».

«Нет, взамен мы попытаемся выиграть время. Через две недели или чуть раньше я поеду в Швейцарию. Вряд ли мне, как лучшему в классе, что-то грозит в случае опоздания. Проведу у отца Рождество, задержусь до начала весеннего семестра. Мы будем не в Женеве, где работает отец, а в Зермате. Там катаются на лыжах».

«Тогда я тоже приеду в Зермат. У меня осталось ещё почти шесть тысяч на книжке в сберегательном банке, и есть паспорт. Хотя я подожду, пока семестр закончится».

«Я не знаю, сможешь ли ты жить у нас. Надо сразу же написать отцу».

«Неважно. У меня ведь есть деньги, буду жить в отеле. А ты по приезде забронируешь номер».

«Да, мы выиграем время таким образом. И я надеюсь еще, что они просто устанут. Посчитают, например, что ты вообще никогда не попадешься. Как бы они ни старались».

«Ты продержишься ещё десять дней?»

«Если рисовать крестик на стене каждый вечер, то сразу видишь приближение к цели».

«Мм. Но потом, весной?»

«Тогда и увидим».

Когда Пьер отъезжал на станцию, стену над его кроватью украшало десять маленьких крестиков, нарисованных острым карандашом.

Зермат находился у подножия внушающей ужас горы Маттерхорн. Во время рождественских каникул они забрались по заснеженной тропинке немного выше последней станции канатной дороги. Вокруг в солнечных лучах сверкали белые вершины. Пьер показал. Дальше всех Вайсхорн, там же Брайхорн и Лискам. Совсем рядом Кастор и Поллукс. По другую сторону Монте-Розы лежала Италия. Но все они смотрелись лилипутами по сравнению с Маттерхорном.

Эрик и Пьер долго стояли молча.

«Когда-нибудь я заберусь туда», — сказал Эрик.

«Ты разобьёшься насмерть при первой попытке».

«Может, да, а может, и нет. Но когда я доберусь до верха, то встану и крикну членам совета: „Арестуйте-ка меня, если сумеете!“»

Эхо скатывалось по белому склону. Далеко внизу раскинулся Зермат, как рождественский стол в приличной стокгольмской кондитерской.

«Я, собственно, хотел бы стать писателем, — сказал Пьер. — Но, вероятно, стану кем-то, кто имеет дело с цифрами и бизнесом. А ты?»