Книга Таежная вечерня - Александр Пешков

– Куда едем?

– К маме, – он невзначай задел ее локтем, и Тане стало тесно на переднем сиденье.

Алекс поглядывал на нее, мучительно перебирая что-то в голове. Таня уже привыкла, что при первой встрече у мужчин просыпался инстинкт охотника: как будто они видели в ней сильного, красивого зверя. Алекс не был исключением. Как бы опасаясь «не совладать с такой женщиной», он призывал сейчас на помощь весь небольшой свой любовный опыт.

В маминой квартире на стенах висели картины с волжскими пейзажами. В шкафу за стеклом, тоже по-русски, стояли детские фотографии сына. Рядом поместился кусок серой пластилиновой крепости с угловой башенкой, с зубцами на стене и маленькими желтыми пушками меж ними.

– Это Алекс в детстве слепил! – с гордостью сказала Вероника Викторовна. – Целый город сделал. Посмотрите, Таня, какая тонкая работа!

Мама стояла за спиной, и ей нравилось свое изящество в сравнении с крупной фигурой девицы из России:

– Алекс так же хорошо собирает теперь электронные схемы, его хвалят в фирме! Господин Курт, его начальник, скоро обещал повышение.

За окном темнел какой-то собор, наверно, красивый, но сейчас смотреть на него не хотелось. У Тани возникло привычное чувство инструктора на турбазе в первый день заезда новой группы. Главное – расселить людей и лечь спать, чтобы грустными сумерками не испортить первых впечатлений. Вспомнился такой случай: однажды приехала группа из двух человек, и чтобы их выпустили на маршрут, Таня ходила по турбазе и сманивала туристов-матрасников. Хотите увидеть холодные туманы и чужое небо? Немецкий замок и пластилинового рыцаря в придачу? Хотите испытать, что такое наша кондовая тоска? Идите со мной!.. И набрала ведь, сколько нужно.

Таня вгляделась в портрет симпатичного мальчика за стеклом книжного шкафа. У них было общее детство, похожие курточки и одинаковые значки на груди. Схожие выражения лиц где-то в поле, на фоне русского неба. Отчего же сейчас он казался ей таким непреодолимо чужим, с кислым выражением лица.

Рядом была фотография кареглазой мечтающей женщины с черными завитками на висках. Кстати, почти ее возраста. Молодая женщина была снята на фоне реки и прибрежных берез.

– Вы почти не изменились, – сказала Татьяна. – Это не на турбазе?

Поневоле опять сработал инструкторский прием: узнавать о прошлом опыте туристов. Вероника Викторовна накрутила на палец черную прядь и, не глядя на фотографию, сказала:

– Это я на семинаре молодых поэтов, – она прошлась по комнате и остановилась, пританцовывая, – стихи сочиняла когда-то! Помню, я написала после рождения Саши…

– Мама, – перебил ее сын, – только не надо путать вершины с подножием, а дядю-альпиниста с папой-художником.

– Да, – согласилась Вероника Викторовна, обиженно поглядев на Алекса. – Я буду рада открыть в своем сыне новые черты характера!.. – Она посмотрела на Таню с недоверием. – Которые никогда не спутаю в настоящем мужчине!

Какие именно черты, выяснилось в разговоре дальше: настойчивость и решительность. С русской простотой и поэтической откровенностью мама Алекса подсовывала гостье ключ к характеру сына.

– Не хватает нам везения! – сетовала Вероника Викторовна и лукаво спросила: – Может, его Танечка привезла к нам?

– Она ко мне приехала! – уточнил Алекс.

Мама еще долго удивлялась тому, что сын не предупредил ее заранее о приезде девушки из России. Не подготовил! «Видимо, потому, что не видит в матери союзника». И это – за все то, что мама сделала для него! Алекс оправдывался, мол, сам не верил. Мама перебивала сына, выхватывая изо рта одно нужное ей слово, и восклицала вновь:

– Танечка, достойно ли он встретил тебя? – Если сын и решился на тайное свидание, то и там он должен быть, как на посту у разбитого маминого сердца!

Она была рада суете, которую сама же и создавала. Нравилось ей неурочное питье чая, по-русски, с вареньем и долгими разговорами на кухне. «Как там в Сибири?..» Она даже чашки не убрала со стола. Видимо, рассчитывала еще почаевничать с гостьей.

И Таня опять не удержалась от старой привычки вовремя осаживать туристов:

– Ладно-ладно, потом расскажу. А теперь умываться и спать!

Было слышно из кухни, что сын помыл оставленные чашки, убрал их в шкаф и тщательно вытер стол.

Женщины легли в одну кровать, что привело в восторг Веронику Викторовну, а ее сына в молчаливое недоумение.

Кровать была широкая, подушки в русских цветастых наволочках. Хорошо хоть одеяла разные. Бывшая поэтесса вспоминала свою юность, когда приезжали к ним в дом родственники из Твери и Вероника ложилась спать вместе с кузиной. «Такой милой розовой девочкой», – она пристально оглядывала голые плечи и шею Татьяны, отчего та натягивала одеяло до подбородка.

– Вы с сыном одно поколение. И хорошо, что ваши пути разошлись, – скрипнула кровать, – теперь можно сравнить! Вы можете дополнить друг друга! Найти утерянное!

Она как-то настойчиво хотела поделиться с Таней пылом своей русской молодости. Блеск от которой, несомненно, должен проявиться где-то и у ее робкого сына. Девушку даже насторожило такое отсутствие материнской ревности.

Уже засыпая, Таня с грустью вспомнила свою туристическую палатку, спальный мешок, в который она зашнуровывалась на ночь так, что друзья называли ее «скрипучая куколка».

Проснулась Таня по сибирскому времени, с разницей в шесть часов. Вероника Викторовна всхрапывала, привычно раскинувшись посередине кровати (заснули обе поздно – раздражал любой вздох, шелест простыни). Тане хотелось встать, умыться, сварить кофе. Но приходилось лежать и ждать. Она опять забылась на какое-то время; потом услышала сглатывающий шум воды в кране, шорох машины и желтые всполохи за окном – стерильные звуки немецкого утра.

Алекс постучался к ним в дверь:

– Я приготовил завтрак!

Женщины засмеялись, обеим хотелось думать, что эта забота только о ней. Маме представлялся белобрысый мальчик, который поставил табурет перед шкафом, чтобы достать ее любимую чашку из праздничного сервиза. А Тане виделся небритый мужик, едва протерший глаза и хмуро пританцовывающий возле турки с дымящимся кофе.

– А что ты нам приготовил?

– Овсяную кашу.

– Хорошо, иди. Таня, ты любишь овсянку по утрам?

– Я люблю манную кашу с сухариками.

– Какая прелесть! – воскликнула мать. – Отчего же?

– В походах хлеба всегда мало бывает, а сухари остаются…

За окном было хмуро и, похоже, промозгло. Таня еще раз осмотрела пластилиновую крепость на полке, будто составляя в уме свой будущий маршрут.

– Осколочки собирал чуть не плача, – Вероника Викторовна поспешно прикрыла дверь и понизила голос, – когда та истеричка, с нижнего этажа, ворвалась к нам в квартиру и разбила молотком его «музыку»!