Книга Про Клаву Иванову (сборник) - Владимир Чивилихин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Издалека, заглазно эти алтайские гольцы виделись утесистыми и неприступными. Казалось, дикий вершинный камень рвет с гулом плотные ветра, и ни веточки, ни былинки. А тут довольно спокойные склоны, у округлых вершин стоит первозданная тишина, по циркам спускаются рыжие и серые мхи, потом карликовая березка заплетает все, а еще ниже, у границы леса, цветут альпийские луга.
– Ух и чудик же ты, начальник! – сказал за моей спиной Жамин. – Законный чудик. Может, мы двинем, а ты тут посмотришь?..
Нет, я еще их провожу немного, и, пользуясь случаем, пройдусь по лесу вон в том распадке. Снова глянул на горы, обернулся назад, в темную долину, из которой мы вылезли. Вообще надо спешить – на привале добили последние сухари. Я-то в лагерь вернусь быстро, а им топать да топать… Засветло к озеру ни за что не успеют, придется еще одну ночь трястись у костерка.
Легостаев идет последним и смотрит на горы, то и дело поправляя очки. Виктор вечно тащится в хвосте, терпеливо сносит ругань, но голова у него устроена так, что на деле, в главном, ее хозяин оказывается шустрее других. Он никогда не шумит и никуда не торопится, но его кварталы всегда ажурно протаксированы, а легостаевские таблицы раньше всех оказываются в «досье» партии. И в этот раз он управился раньше других, потому я и отправляю на озеро именно его.
– Порубаешь досыта, выпьешь, – завидовали ему ребята. – Сонцу в рожу плюнешь…
Легостаев морщился – он всегда морщится, когда при нем говорят о начальнике объекта, а тут были особые основания. Это по милости Сонца мы поздно забросились в тайгу, остались без связи и проводника, сели на голодный паек.
Больше месяца мы топчем нашу лесистую развальную долину. Рабочие рубят просеки, ставят квартальные столбы, валят лес для замеров и проб, а таксаторы считают, сколько из этих мест можно будет взять кубиков. Осталось еще с недельку в тайге проторчать, а там – на базу экспедиции. Вообще-то я даже не ожидал, что мы так быстро пошабашим в этой долине – просто раньше не знал бийских «бичей». Они работают как черти, ну, и едят тоже дай боже. И так вышло, что жиров и сухарей не хватило. Легостаев должен теперь доставить вьюком харч, а попутно отнести на базу наряды, журналы таксации и месячный отчет. Уж за что другое, а за отчет, если его не представить вовремя, Сонц потом запилит.
Одно только тревожит – этот Жамин увязался с Витькой, неожиданно потребовав расчета. Поначалу я отказал ему, но вся артель бросила работу.
– Начальник, ты нами недоволен?
– Да почему же…
– И мы хотим быть довольны. Ты уж рассчитай Жаму.
– Работы осталось на неделю, мужики!
– В том-то и все. Мы, если тебе надо, за пять ден ее переделаем. Жамин пай на себя примем, только его ты уж отпусти…
Пришлось согласиться. Легостаеву было безразлично, с кем идти, но я досадовал на свою слабость. И весной, в Бийске, тоже уступил нажиму. Этих шабашников порекомендовал мне на товарной станции какой-то геолог:
– Смело нанимайте, если срочная работа! Конечно, это особый сорт трудящихся, однако за деньгу все сделают, как надо. Я им передам с моим завхозом?
А рано поутру явился в гостиницу посетитель. Он был небрит, как-то смят весь, будто его побили, дышал в сторону – видно, заложил с утра.
– Какая работа? – сразу приступил к делу гость.
– А сколько у вас людей?
– Сколько надо, столько и будет. – Голос посетителя был независимый, даже недружелюбный, и с хрипотцой. – Работа сдельная?
– Ну да, по нарядам.
– Спецовка есть?
– Резиновые сапоги, комбинезоны, спальные мешки, – перечислял я, с грустью думая: «Если все они такие, что делать буду?» – Рукавицы, накомарники…
– В накомарниках работать, – перебил он меня, – как все равно… Ладно, к обеду соберу.
Через несколько часов он действительно принес десяток потрепанных паспортов.
– Мы на дворе…
Я полистал документы. Некоторые из них можно было хоть в музей. «Этого не возьму», – твердо решил я, рассматривая странички паспорта, до черноты заляпанные печатями: Колпашево, Канск, Астраханская область, Междуреченск, Тува… С неясной, потертой фотокарточки смотрели угрюмые глаза, и эти морщины у губ я будто бы где-то видел. Жамин Александр Иванович, 1938 года рождения. Нет, не знаю.
– Жамина не возьму, – сказал я с крыльца. – Кто Жамин?
– А я Жамин и есть, – встал утренний гость. – Почему не возьмешь?
– У вас же тут сплошные печати, некуда нашу поставить.
– Меж печатей и поставишь.
– Без Жамы не согласны, – подал голос один из шабашников и тоже поднялся. – Пошли, робя! Только к тебе, начальник, люди в Бийске не наймутся, если ты нас не взял… Так и знай.
Взял. Лесную работу они знали, а водки в партии не было. Жамин с двумя приятелями попал как раз к Легостаеву. Все они больше месяца спали и ели у одного костра, и на мой вопрос относительно их надежности Витек неохотно, отвлекаясь от каких-то своих мыслей, ответил:
– А что именно, товарищ Симагин, вас интересует? Нормальные люди…
Второй сезон я предлагаю ему перейти на «ты». Неужели десятилетняя разница в возрасте так разобщает людей? Нет, скорее всего, тут особая интеллигентская пижонинка. Из-за нее же он и бреется каждый день, хотя все мы на полевых отпускаем бороды и довольны – возни меньше, да и комар не так кусает.
Опять он отстает? Понятно, горы смотрит. В долину нас кинули вертолетом, летели мы над рекой, и горы оставались где-то вверху. Сейчас, вблизи, их интересно посмотреть. А воздух-то здесь какой! Сухой, невесомый, будто его нет совсем. Он тут сам себе хозяин – течет неслышно, свободно омывая пологие хребты. И не надышаться им досыта.
А наша сырая, темная долина совсем не продувается. Будто нарочно сгоняет в нее тучи; и когда приостанавливаются дожди, то ночные туманы насквозь пропитывают все. Случается, выпадают ясные дни и ночи, но росы на безветрии держатся крепко – почти весь день вода скатывается по плечам. Влага сочится по склонам долины, во мхах и лесной подстилке стоит невидимое озеро, и сам воздух там будто наполовину состоит из воды.
Но почему здесь так сухо? От близости солнца, теплого ветра или оттого, что редок воздух? Да, влага быстро испаряется тут, и все живое бьется за нее. Главная боевая сила, конечно, эти вот густые заросли карликовой березки. Листочки у нее мелкие, жесткие, кожистые, чтоб испарять меньше. И ветров она не боится – черепки упруги, как стальные пружины, ветвятся густо. А полог будто подстрижен. Наверно, это для того, чтобы ветер скользил над зарослями и не выпивал зазря скудный водный паек. Кое-где березки заплели тропу на уровне пояса, и приходится с усилиями продираться сквозь них.
– Дайте мне ваш ножик, Саша, – догнал нас Легостаев.
