Книга Биография smerti - Анна и Сергей Литвиновы

Но в таком случае... Конечно, она уедет. Но прежде...

Джинсы и темная футболка – экипировка в самый раз. И еще мокасины. Все лучше, чем босиком или в босоножках. Никакого, конечно, оружия – во-первых, просто взять неоткуда. А во-вторых, когда ненависть кипит в каждой клеточке тела, вполне можно обойтись и без него.

Таня взглянула на часы: начало второго. Голова уже ясная, и ноги почти не дрожат. Что ж, будем надеяться, что Нелли на ночь не запирается. Да если дверь даже и заперта, у нее сейчас достанет сил, чтобы смести любые преграды.

Нелли зашевелилась, открыла глаза, беспомощно помотала головой.

Таня, стоя у окна, бросила на нее оценивающий взгляд. Эффектно. Избивала человека она впервые, но получилось вполне профессионально – нос расквашен, под обоими глазами фингалы, губа разбита. Однако лицо секретарши, хоть и покорежено, а по-прежнему сочится ненавистью. Столь неприкрытой, что так и тянет поежиться.

Припирать Нелли к стенке не пришлось. Та сама себя выдала, едва увидела на пороге Татьяну. Подло ухмыльнулась:

– О, Танечка, ты уже проблевалась?

И тут же – отлетела от удара. А дальше... Таня себя просто не контролировала. Вся усталость, вся неопределенность ее положения в особняке, все тревоги и горести выплеснулись на Нелли. Вложились в хлесткие, безжалостные удары. Остановилась лишь, когда у мерзавки глаза закатились. Даже не успела спросить, как хотела:

– За что, Нелли? За что ты меня так ненавидишь?

А когда секретарша пришла наконец в себя, Таня тихо произнесла:

– Что ты мне подсыпала?

Рот Нелли дрогнул в ухмылке.

– Отвечай! – повысила голос Садовникова. – Что?..

– Ничего я тебе не скажу, – хмыкнула та. И, видно, поняв, что Татьяна ее больше не тронет, едко добавила: – Но если хочешь, можешь в Красную Долину съездить. На анализы...

Воистину, нахалка не теряет присутствия духа.

– Слушай, ты чего, совсем дура? – вырвалось у Садовниковой.

Нелли не поняла. Насмешливо продолжила:

– Да хоть и найдут у тебя что в крови – я тут при чем? Тем более, ты жива. И вполне здорова.

– Я-то да, – пожала плечами Татьяна. И вкрадчиво поинтересовалась: – А Марина Евгеньевна?

– А при чем здесь она? – ощетинилась секретарша.

– Кто подсыпал отраву одному – тот подсыпал и другому. Убийцы обычно почерк не меняют.

– Ты, гнида! Говори, да не заговаривайся! – зашипела Нелли. – Что ты мне шьешь? Одно дело ты, без тебя воздух только чище станет. Но Марина Евгеньевна – для меня святая! Так что заткни свой поганый рот!

Таня не удержалась, прокомментировала:

– Ах какой слог! Истинная графиня...

– Запомни, ты, мерзкая сучка, раз и навсегда, – оскалилась секретарша, – Марина Евгеньевна Холмогорова мне дороже, чем мать. Ясно?

– Это ты в милиции расскажешь, – пожала плечами Таня. – Менты наверняка заинтересуются, не один ли человек отравил нас обеих.

– Не один, – твердо сказала Нелли. И с вызовом взглянула Тане в глаза. – Любой подтвердит: Марину Евгеньевну я боготворила. А тебя – ненавижу. С самого того дня, как ты в особняке появилась.

И в голове у Тани вдруг мелькнула догадка...

– Да знаю я, что ты меня ненавидишь, – спокойно произнесла она. – И все знают. К тому же видели тебя. Еще в тот вечер, когда ты в меня из охотничьего ружья палила.

Нелли отреагировала мгновенно:

– Полный бред!

Но в лице ее, Тане показалось, что-то дрогнуло... И Садовникова так же спокойно продолжила:

– Не бред, а один из охранников все засвидетельствовал. И показания подписал. Просто при жизни Марины Евгеньевны дать делу ход не успели... Будешь спорить?

– Да брешешь ты все, – выдохнула секретарша, – нет у тебя никакого свидетеля.

«Считай, призналась!» – возликовала про себя Татьяна. Тут другая мысль ей в голову пришла – воистину, прочищение желудка обостряет мышление.

– И еще кое-что... В мой компьютер ведь тоже ты лазила! – Садовникова выжидательно уставилась на Нелли. – Интересно стало, что за книжка у меня получается, да?

– Пошла ты!

Но глаза ее снова забегали.

– Дура ты, Нелли, ужасная дура. И дилетантка. Зачем было дисковод-то выламывать... – И Татьяна спокойно закончила: – Сейчас позвоню в милицию. Напишу официальное заявление – и ты свое получишь. Если не статью, то, по крайней мере, серьезные неприятности.

Нелли, кажется, забеспокоилась. Дошло наконец до дурочки, что влипла.

– Слушай, – осторожно заговорила она, – а тебе обязательно звонить?

– Не обязательно. Но тогда...

Таня запнулась.

– Тогда что? – нетерпеливо спросила секретарша.

А действительно – что?

– Тогда ответишь на все мои вопросы. И можешь отваливать отсюда, из особняка. Прямо сейчас. На все четыре стороны. Я тебя, так и быть, не сдам.

– Так ведь похороны!

– А меня не волнует. В любом случае торговаться с тобой я не буду.

Нелли на минуту задумалась. Потом осторожно произнесла:

– А какие у меня гарантии?

– Никаких, – отрезала Татьяна. – Но, хотя я и не благородных кровей, на мое слово ты можешь положиться.

– Слушай, прекрати про благородную кровь, а?! – взорвалась секретарша. – Ты ведь уже все знаешь!

– Ага, – констатировала Татьяна. – Чужие письма, значит, читаешь.

– А нечего было на столе бросать. Ладно, спрашивай. Что ты хочешь узнать?

– Вопрос первый. Почему ты на меня покушалась? Да еще два раза!

– Господи, неужели не ясно? Я при Марине Евгеньевне, считай, с рождения. Родную мать свою не помню, отца – ненавижу. Все, что я имею – образование, работу, деньги, биографию новую, – благодаря ей. Она всегда говорила, что я ей – как дочь. И тут вдруг ты появляешься...

– Я, что ли, на твою работу претендовала? – фыркнула Татьяна.

– Ты не понимаешь, – горько вздохнула Нелли. – Марина Евгеньевна все пыталась меня экономистом сделать. В Плехановский уговаривала поступать, или в Финансовую академию. Говорила, что из Стасика бизнесмен никакой, а у меня бы получилось, со временем, конечно, ее корпорацией управлять... Но сердцу ведь не прикажешь. – Секретарша с вызовом взглянула на Таню. – Ну не лежит у меня душа к экономике, и все! А литература – то, что мне нравилось, – Марине Евгеньевне оказалась поперек горла. Она ведь какая: все должна сама решать. Вот и решила за меня: стихи – блажь, а все великие романы уже написаны. Как я просила ее, как умоляла! Уговаривала помочь мне, раскрутить. Ведь в литературном мире все деньги решают. Потрать миллион – и ты уже звезда. Но Марина Евгеньевна на своем стояла: писанина чушь, и нечего в нее деньги вкладывать.