Книга Миллениум - Инна Тронина

Дарья прижала ладонь ко лбу, опустила голову, навалившись на стол. Видимо, сил уже не осталось, потому что всю ночь она не спала и плакала.

— Кормил, поил, показывал лучшим врачам, возил в дом отдыха, в Калининградскую область. Лично я сопровождала эту Горюнову, на каждый её чих неслась, как угорелая. Лёвка говорил, что Ниакан — очень выгодный клиент, щедро платит. В собственных действиях я ничего криминального не нахожу. Не воровала, не убивала, и бабы шли со мной добровольно, с песнями. Ни они сами, ни их занюханные мужья никогда не принесли бы в дом столько баксов. За всю жизнь не заработать, а здесь — даром…

— Что именно сделала Люба? — мягче спросил майор.

Ему стало жарко, и он снял пиджак, оставшись в голубой, очень модной нынче рубашке с серебристым галстуком. Сзади, на стене, висел календарь с изображением громадного чешуйчатого Дракона, и при взгляде на него Тураев вспомнил о Насте Дмитриевой. Надо всё-таки с её матерью договориться, потому что она — не только член банды, но и родственница Льва Мерейно. Без Дарьиной помощи повадок главарей не узнать и в сердце группировки не проникнуть. А план Тураева был выстроен именно на знании всех тонкостей, на осведомлённости обо всех подчинённых Лукина и лично о нём самом.

— Как я понял, она сбежала с ребёнком?

— Да, так и было. Положили в один из лучших роддомов, в отдельную палату. За день до Нового года она без проблем, буквально в пять минут родила роскошного карапуза. В своей дурацкой деревне Горюнова никогда не нагуляла бы такой плод — три восемьсот, и пятьдесят четыре сантиметра ростом. Договорились, что до Сочельника они побудут в комфортных условиях, а тем временем миссис Линда Ниакан прибудет из Лос-Анджелеса, и ребёнка ей передадут. Горюнова слёзно просила деньги ей передать в больнице, да ещё удочку закинула — нельзя ли, пока суд да дело, ей мальчика покормить? И я, дура, позволила. Не будь родной сестрой Лёвки, поплатилась бы вместе с Любашей. Чёрт с тобой, говорю, корми, раз молоко пришло. Мне и в голову не взбрело, что эта кретинка посмеет удрать из больницы вместе с мальчишкой и с деньгами. Она ведь была уже надолго обеспечена, и лучшей доли желать не могла.

— Но ведь Горюнова вроде бы вручила американцам другого ребёнка? — вспомнил Артур, доставая из ящика стола банку кофе. — Будете?

— Не откажусь, — облегчённо вздохнула Дарья, и глаза её заблестели. — Да, действительно, я совсем закрутилась с Настиными каникулами, и два дня не была в клинике. Эта мразь передала деньги кому-то из своих родственников — там ведь довольно свободный режим. Родственник этот, или муж, фиг его знает, купил у Трёх вокзалов примерно такого же возраста чадо у бомжихи, в спортивной сумке принёс его в палату. Поскольку за Горюновой никто в тот момент не наблюдал, она подменила детей. Своего запихала в сумку, а бомжонка положила в кроватку. Вечером Иннокентий послал меня за товаром, то есть за парнем. Я, запыхавшаяся дура, схватила свёрток и рванула на Ленинский, где остановились Ниаканы…

Дарья наблюдала за тем, как Артур кипятит воду, расставляет чашки, сахарницу, звенит мельхиоровыми ложечками. И, не прерываясь, давала подробные показания.

— А Горюнова, наивно глядя мне в глаза, попрощалась и удалилась с деньгами. Хоть бы баксы оставила где-нибудь в тумбочке, если не смогла совладать с инстинктом самки! Сблевать обратно всё, что сожрала за счёт американцев, было уже невозможно, но деньги! На что она надеялась? Что Иннокентий шутит? Что не вычислит её, не спросит, как полагается? Да я сама, своими бы руками, эту Любовь… Доверяла ей, лярве, на уступки шла, жалела ей. Сидит такая несчастная — коса через плечо, глаза в пол-лица, младенец у груди — прямо мадонна! Вот, думаю, на какую жертву идёт мать ради старших детей! А оказалась она обыкновенной крысятницей. Я просила Лёвку дать мне с ней поговорить на прощание. Не разрешил…

Дарья благодарно кивнула и взяла в руки горячую чашку. Зачерпнула ложечкой кофе, подула на него, вытянув пухлые губы.

— На мне крови нет, но Горюнову и я не пощадила бы. Принесла американцам сифилитичного выродка и осрамилась навеки. Миссис Линда чуть не упала в обморок, когда развернула это шелудивое чудовище. А она детские вещички везла из Штатов — в кружавчиках, в рюшечках… Приготовили, сказала, для сына комнату в особняке. Пони купить собирались… Кошмар какой-то! Я была близка к суициду после всего этого, и не могла успокоиться до тех пор, пока Горюнову не отыскали в Марьино. И не разделались с ней… Лишила своего сына счастливейшего шанса. Теперь его прячут по деревням, по берлогам каким-то. Кажется, в Сибирь увезли. Да он сам, когда вырастет, тысячу раз проклянёт любящих родных. А ведь может случиться так, что мальчик узнает о подвигах своей мамаши. Кровиночка могла бы в роскоши сейчас купаться, а эта святоша сгубила всех своих на корню…

— А того мальчика, с Комсомольской, куда дели? — перебил Тураев.

— Лёвка его выбросил где-то на Шаболовке. Под лестницей оставил. Но не убивал, ни в коем случае. Ребёнок сам умер. Он появился на свет с пышним букетом всевозможных болезней, и потому спасти его не смогли. Они с Лобысевичем на «бумере» ездили в центр Москвы, а я тем временем, как сумасшедшая, обзванивала наших «кошёлок», с которыми имела дело раньше. И, на моё счастье, выяснилось, что Татке Журавлёвой в середине февраля рожать. Она сперва хотела аборт сделать, потом передумала, потому что бой-френд вроде бы пообещал жениться. Дальше дела у них расстроились, и я нашлась как раз вовремя. Пришлось платить Ниакану неустойку, чтобы он согласился лишний месяц в Москве проторчать. Но в результате распашонки всё же обрели хозяина. И Таткин сынок, получив имя Джеффри, улетел за океан. Будем надеяться на удачу. — Дарья допила кофе и отставила чашку. — Татка — умница, с ней никогда никаких проблем. Но из-за Горюновой «кошёлки» теперь рожают вот так, на частных квартирах, и находятся под постоянным наблюдением. Ладно, что она все деньги растратить не успела. Три с половиной тысячи баксов Иннокентий на съёмной хате изъял Ими в числе прочего и рассчитался с Журавлёвой…

— Дарья Борисовна, а теперь расскажите всё, что знаете о Валерии Леоновой. — Тураев опять взялся за кипятильник. — Ещё кофе хотите?

— Кружечки бы две, — смущённо улыбнулась Дмитриева. — А то перед глазами всё плывёт — впервые ведь ночевала в камере. Ладно, что обе соседки попались более-менее культурные. Но мне лучше быть здесь…

— Да? — Артур даже слегка опешил. — Я-то хотел предложить вам в обмен на откровенность походатайствовать об изменении меры пресечения. Получается, что вам нет резона давать показания — лучше находиться в полной несознанке. По крайней мере, не предадите родного брата.

— А я хочу его предать! — неожиданно зло выпалила Дарья.

Она смотрела на мелкий снег за окнами, на жёлтые шторы и ярко горящие лампы дневного света и будто бы до сих пор удивлялась, как попала на Петровку. Но, как оказалось, покидать это здание не спешила, потому что, видимо, сама остерегалась Косаря.

— Хочу, чтобы Лёвку посадили, пусть на двадцать лет, и всё это прекратилось. Так просто Иннокентий его не отпустит, а при малейшем подозрении уничтожит меня. Если решит, что именно я мешаю его фирме успешно функционировать…