Книга Коричневые башмаки с набережной Вольтера - Клод Изнер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Амадей оставил несколько монет рядом с каждым спящим клошаром и, неслышно ступая, удалился.
«Какая злая судьба – не иметь пропитания, крыши над головой и надежды на то, что завтра все обернется к лучшему! Ничего в мире не меняется. Цивилизация процветает, и вроде бы труд должен расти в цене, а все необходимое для жизни становиться доступнее. Но нет, что прошлое, что настоящее – никакой разницы».
Ему не хотелось продолжать начатое. Хотелось отправиться к новым горизонтам – быть может, там он наконец найдет свой истинный путь. Однако прежде чем распрощаться с Парижем, он обязан был исследовать квартал Отель-де-Виль, отыскать «свод галереи» и свершить то, чему назначено свершиться.
Ступив на мост Марии, Амадей впервые услышал шум – звук чужих шагов, мерных, опасливых, и чье-то дыхание. Он остановился. Тишина. Продолжил путь – и звук возобновился. Амадей ускорил поступь и через десяток метров резко встал как вкопанный. Чужие шаги тоже стихли, но с некоторым запозданием: преследовавший его человек не сумел вовремя замереть.
Амадей обернулся:
– Вы?!
Фонарь вычертил длинную тень человеческой фигуры на мосту.
– Что, не ожидали? А я за вами уже давно слежу, Амадей. Не желаете ли узнать, как мне удалось вывести вас на чистую воду?
– Я весь внимание.
– На глаза мне вы попались на набережной Вольтера. Поначалу ваш нелепый вид меня позабавил, и только – по берегам Сены такие сумасброды ходят толпами. А потом среди барахла, купленного мною в прошлом году у Муазана, случайно обнаружился третий том некоего сочинения с портретом автора на фронтисписе и таким четверостишием под ним:
– Слишком долгий зачин, – поморщился Амадей. – Давайте сразу к делу.
Рука в перчатке протянула ему книгу, открытую на титульном листе:
Путешествие Эмэ Тоара, венского дворянина,
или Наставление Феопомпа Хиоского к вечной жизни
Издано Дидо-старшим
M. DCCCXII
– Я все еще не понимаю, к чему вы клоните.
– Не притворяйтесь, Амадей. Мною были предприняты некоторые изыскания, и я не сомневаюсь, что автор этого сочинения – вы. Признаюсь, меня это открытие потрясло. Поначалу даже не верилось. Ведь это же настоящее чудо!
– Это настоящая чушь.
– Не отпирайтесь, вы и дворянин на портрете, Эмэ Тоар, похожи как две капли воды. Что, молчите? Волшебный напиток, которого вы отведали, весьма заманчив и для меня. И вы научите меня, как его раздобыть, иначе…
– Иначе что?
– Будьте благоразумны, Амадей. Я всего лишь прошу пересказать мне содержание записок Марго Фишон, упомянутых вами в «Наставлениях Феопомпа Хиоского к вечной жизни». Вы ведь пытались украсть манускрипт в марморированном переплете у Ларше, а? Точнее, вернуть его себе. Я знаю об этом, потому что ваши уловки не прошли для меня незамеченными. Вы поймали этого дурня на игру в шахматы, как мышь на сыр в мышеловке.
– Вы вольны предаваться любым измышлениям на мой счет, меня все это не касается.
– Разве не вы написали, что своими глазами видели повозки революционного трибунала? Не вы водили знакомство с живописцем Гро[106], не вы были в Москве, когда Ростопчин поджег город, чтобы он не достался французам? Ваши описания Великой армии, замерзающей в снегах, столь реалистичны, что мороз продирает по коже! Воистину вы многое повидали, дорогой Амадей, и не обзавелись за это время ни единой морщинкой на челе.
– Я всего лишь изучил немало книг по истории. Меня весьма забавляет вера наивных читателей в то, во что им очень хочется верить. – Амадей улыбнулся, но взгляд его остался настороженным и серьезным.
– Не морочьте мне голову! Вы что, так и не поняли? Берегитесь, меня не так легко обвести вокруг пальца. Давайте же, признайтесь наконец!
Амадей увидел нож, направленный острием ему в грудь. В следующий миг он упал на колени, схватил человека в коричневых башмаках за лодыжки, дернул, и тот растянулся на мосту, выронив нож. Но прежде чем Амадей сумел его обездвижить, противник оседлал его самого и принялся наносить удары кулаками в лицо. Амадею удалось перевернуться на бок, при этом затылком он приложился о металлический фонарный столб. Собрав все силы, почти теряя сознание, он сгреб нападавшего за волосы и рванул. Оба, вцепившись друг в друга мертвой хваткой, покатились к краю моста. Внизу Сена – стальная змея в судорогах волн – несла куда-то ветки и мусор. Редкие буксиры глухо потявкивали сиренами в темноте.
Раздался всплеск.
Кто-то забился в воде, борясь с течением, и камнем пошел на дно реки.
Побежали минуты.
Тело на поверхность так и не всплыло.
Четверг, 27 января
– Месье Жозеф, заявляю вам прямо: или я, или ваша матушка! Она извела меня придирками – то я не так готовлю, то не так убираю. Меня нанял месье Мори, и если издевательства продолжатся, я сообщу ему, что увольняюсь! – Мелия Беллак стояла на верхней ступеньке винтовой лестницы, и по ее виду было ясно, что она оттуда никуда не уйдет, пока не получит ответа.
Виктор нашел убежище возле бюстика Мольера – притаился там и тихонько насвистывал, прикрываясь газетой. Жозеф возвел очи горе:
– Я поговорю с ней, Мелия, даю слово.
– Очень на это надеюсь, потому что в противном случае я немедленно отправлюсь в бюро по найму. Я сыта по горло упреками вашей матушки. Я ей не горничная! – Она наконец спустилась и с размаху поставила поднос на конторку. – Вот ваш кофе. Придется обойтись без молока – оно закончилось.
Мелия развернулась, взбежала по ступенькам, и через полминуты на кухне громко хлопнула дверь.
Виктор вздохнул. А Жозеф как ни в чем не бывало осведомился:
– Дневничок Марго Фишон мне вернуть не желаете?
– Я полночи разыскивал упомянутого там Йонафаса в книгах по истории и всяких справочниках. И представьте себе, он действительно оказался реальным человеком! Я у нескольких историков нашел ссылки на анонимного автора, поведавшего о его судьбе. Эврика, Жозеф, все сходится! В тысяча двести девяностом году, в царствование Филиппа Красивого, одна парижанка донесла властям на некоего Йонафаса, который якобы у нее на глазах истыкал иголкой и разломал просфору. Означенного Йонафаса и его жену схватили, подвергли допросу с пристрастием, и они признались во всем, что от них требовали. Главным обвинителем стал кюре прихода Сен-Жан-ан-Грев, которому это мнимое святотатство было на руку: предполагалось, что оно привлечет в его церковь щедрые пожертвования. Йонафас оказался виновен по двум пунктам: во-первых, он был евреем, во-вторых, не бедствовал. Все указывает на сговор с целью завладеть имуществом человека, якобы надругавшегося, как тогда говорили, над Телом Господним. Йонафаса и его жену сожгли заживо на Гревской площади, их дом разрушили, а имущество конфисковали в пользу местного церковного прихода. Четыре года спустя парижский буржуа Ренье Фламминг на участке, принадлежавшем покойному Йонафасу, построил часовню, названную «Домом чудес». В четырнадцатом веке этой землей завладели монахи ордена Святого Августина, их монастырь в народе называли «местом, где прогневили Бога».
