Книга Биоген - Давид Ланди

Я: Но за три года до вышеупомянутого события, двигаясь в сторону Седьмой Гвардейской, я думаю совершенно о друг-Ом. Ни в коем случае не принуждая Георгия Симоновича становиться моим друг-Ом[434]. А лишь ценя взаимную гениальность мыслителей, где я (со своей стороны) признаю не только отсталость научного мирового сообщества для подобных – нашим – озарениям, но и значение открытого им закона природы, персонифицируемого[435]в фамилию автора, и тут же деперсонифицируемого[436]в двадцать четвертую букву алфавита, изменяющую свою конфигурацию в зависимости от того места, где она находится (в начале, середине, конце или обособленно)[437], и порождающую звук «ОМ», создающий не только основу жизни на Земле[438], но и разум для тех, кто жаждет чудес разного рода, употребляя по утрам вместо чая с ОМу[439](когда заваривает кипятком эфедру, гармалу или что-то среднее между растениями и живыми организмами[440]), желая достичь четвертого, блаженного состояния (являющегося окончательной, высшей целью духовной деятельности сознания), а в русской транскрипции производящего еще и первый звук имени нарицательного, от благополучного существования хозяина которого зависит жизнь любого из нас[441], что доказывает (опираясь на вышеизложенные теоремы) несомненное превосходство данного сонорного[442]мычания над остальными частотами упругих волн[443]и ставит его на первое место в алфавите фонем[444]и стаде коров[445].

Псих: Для расшифровки текста и передачи полученной информации прямо в мозг отправьте четырнадцать долларов на расчетный счет автора, два доллара для голографической инъекции в вену и шестьдесят восемь – за антидот.

Юзер (разъяренно): Что это?!! Кто это все сочинил?!!

Мульт: Тот, кто в безумие разум вложил.

3

Так, постепенно, не торопясь, по улице Советской шлясь, я с мамой дошел до дома номер пятьдесят один. Мы зашли в психоневрологический диспансер, и на Давида завели карточку. Я посмотрел на сидящих в холле людей и подумал: «Вот они какие – психи…»

Психи были как психи. Если бы не знал, что это они, ни за что бы не догадался.

Вскоре подошла наша очередь, и мама провела меня в кабинет, где сидела тетенька с симптомами базедовой болезни.

Мульт: Ее глаза, как шишки геморроя, мне не дают покоя до сих пор.

Она держала в руках лист бумаги и внимательно изучала чьи-то каракули. Закончив знакомство с текстом (скорее всего похвальной грамотой от директора школы), врач выпучила на меня стробилы и попыталась проникнуть в синусно-предсердный узел мальчика влет. Раздражаясь справедливостью мысли, что я трачу на эту дамочку бесценное лето, которое так прекрасно и восхитительно, когда в него не лезут доктора, пытаясь сделать из тебя пациента, мое сердце забилось, как бабочка в кулаке, стремясь вырваться на свободу.

После некоторой паузы и разглядывания нас по очереди (то маму, то меня, то меня, то маму, то муху на столе, то краску на стене, то щели на полу, то полутень в углу, то мои сандалии, то взглядов двух баталии, то мамины туфли, то красочный пол между нас под мухой – с мамой на столе и краской на стене в Давидовых сандалиях, упавших в щель полового сознания, где люди-тараканы (от людей-палканов) прячут своих душ безобразные раны, их морят и травят, а они это все когда переварят, как стойкие стойки стоически стоят, давлению вечности противостоя и трогать ограду не смея, глядят на дерево, яблоню[446], рифму блюдя, которую стоики, вытерев столики, предали стоической этики толику, еще на заре первобытных ребят, когда не положено по пятьдесят…) докторша попросила выйти маму в коридор (как меня в школе) и подождать там (окончания урока).

Оставшись наедине с Давидом, женщина (это я понял по вытачкам на белом халате) вперила в меня свои очи и, выдержав запланированную паузу, спросила, словно холодной водой окатила:

– Как тебя зовут, мальчик?

Вопрос был настолько неординарным, что я, ожидавший чего-то менее прозаического, опешил.

«А вы что, читать не умеете?» – хотел ответить эскулапу пациент, вступая в игру зарождающегося сценария. Но нехотя произнес: