Книга Рассечение Стоуна - Абрахам Вергезе

— Эй, мисс! Тебя ради этого послали в университет? — крикнула Алмаз вслед красавице.

Старик с бородой размахивал мухобойкой, будто старался прихлопнуть демонстрантов.

— Вы должны учиться, а не тратить зря время! — орал он. — Не забывайте, кто построил вам университет, кто научил читать!

Позже В. В. Гонад нам расскажет, что на рынке лавочники-мусульмане и эритрейцы встретили студентов восторженно. Но вообще в Аддис-Абебе демонстрацию приняли холодно, а когда она направилась было к казармам, чтобы убедить солдат присоединиться к восставшим, на пути колонны оказался отряд военных в полной боевой экипировке. Молодой командир прокричал, что у толпы есть ровно десять минут, чтобы убраться, а потом он прикажет солдатам стрелять. Студенты пытались вступить в спор, но щелканье затворов оказалось убедительнее. В этот момент В. В. Гонад покинул ряды.

Я по-прежнему радовался, что не надо ходить в школу, но тревога взрослых передалась и мне. Гхош и матушка отправились в больницу, чтобы подготовить все необходимое в приемном покое. Хема проводила «поворот на головку». Шива, доселе не слишком интересовавшийся происходящим, вдруг встревожился, словно почувствовал что-то недоброе. Неслыханное дело, он попросил Хему остаться дома и не ходить на работу.

— Я бы не пошла, мой милый, — Хема не знала, что ей предпринять, — но у меня сегодня «поворот на головку».

— Возьми нас с собой, — взмолился Шива. — Мы занимались каллиграфией. Посмотри на мой листок. Все, как ты сказала. — Буквы у него выходили лучше, чем в учебнике Бикхема. — Ну пожалуйста.

— Да не могу я… Мне сперва в предродовую палату надо.

— Мы пойдем с тобой, — настаивал Шива.

— Нет уж. Нечего вам делать в предродовой. — Она увидела, какое расстроенное у Шивы лицо. — Вот что. Идите в женскую клинику и ждите меня там. Только будьте все время вместе.

Вот это да! Ведь Хема никогда не брала стетоскоп домой, ее белый халат тоже не покидал больницы. Я так даже забывал, что наша приемная мать — врач. У Гхоша медицина не сходила с языка, Хема на этот счет помалкивала. Мы знали, что она акушер и что по понедельникам и средам у нее операции, слышали, что она хороший врач и от пациентов отбоя нет, но ни о чем конкретном при нас не говорилось. Зато мы жили под ее постоянным приглядом и знали, что наше воспитание для Хемы на первом месте и ничто, никакая работа не в состоянии ей помешать. «Поворот на головку» — прекрасный пример. Мы слышали о нем много раз, но не имели ни малейшего представления, что это такое.

Если Хема отлучалась ночью, это сопровождалось таинственными фразами через плечо вроде «эклампсия», или «послеродовое кровотечение», или (самое для нас любопытное словосочетание) «задержанный послед». Этот самый «послед» почему-то бывал только «задержанный», хотя его прибытия очень ждали. Нам казалось, что «послед» — это какая-то птица, и мы высматривали его на деревьях, ветки которых могли его задержать.

Шива даже рисовал послед, и не раз, у его птицы не было ни глаз, ни ног, только вытянутый треугольник крыльев, отличающийся, впрочем, изысканностью и красотой. Неужели смерть мамы как-то связана с задержанным последом? Спросить у Хемы? Но тема была под запретом — во всяком случае, так нам казалось.

Ярко-зеленое здание женской клиники, спрятавшееся за главным корпусом больницы, даже цветом своим отличалось от остальных построек — те были белые. Дерево хигении засыпало оранжевыми цветками ступеньки. Земля под деревом горела голубым пламенем лобелии, переливалась розовыми искрами клевера. На ступеньках сидела стайка беременных, головы закутаны слепяще-белыми платками, в руках розовые номерки, ну вылитые гусыни. Некоторые так и пришли босиком, прочие скинули пластиковые туфли. В городе было неспокойно, но под их смех, под разговоры о распухших коленях, изжоге, непутевых мужьях в это как-то не верилось.

Женщины подозвали нас, пожали руки, засыпали вопросами: да как нас зовут, да сколько нам лет, да почему мы так похожи? Пригласили посидеть с ними. Я бы отказался, но Шива с радостью согласился. Мне было неловко, рядом с ними я сам себе казался цыпленком меж курами, Шиве же явно нравилось их общество.

Одна женщина держала в руке розовую бумажку, которые тучами разбрасывали над городом с самолета. Она одна умела читать, хоть и медленно.

— Послание его святейшества патриарха Церки Абуне Басилиоса, — произнесла она, и беременные сразу склонили головы и перекрестились, будто его святейшество объявился перед ними собственной персоной. — К моим детям, христианам Эфиопии, и ко всему эфиопскому народу. Вчера около десяти часов вечера солдаты лейб-гвардии, кому были доверены безопасность и благоденствие августейшей семьи, совершили государственную измену…

В гуще народа, на солнцепеке меня пробрала дрожь. Слова патриарха эти женщины восприняли как истину. Его устами говорил Бог. Это не сулило ничего хорошего генералу Мебрату, человеку, которым мы так восхищались.

Дамы оживились, принялись передразнивать лейб-гвардейцев и вообще мужчин, пересмеиваться, им стало так весело, будто они на свадьбе. Шива в полном восторге улыбался от уха до уха, словно и не было никаких мрачных предчувствий, словно компания беременных — лучшее место на Земле. Многое в брате оставалось для меня непонятным.

При появлении Хемы женщины вскочили на ноги, как она ни протестовала. В глазах у нее мелькнула материнская гордость: нас с Шивой приветили.

Женщины подходили на осмотр по трое, прикрывали юбкой пах, задирали сорочки и демонстрировали округлившиеся животы. Одна дама поманила Шиву, чтобы подал ей руку, он послушно вошел, и я за ним. Хема смолчала.

— Тридцать пятая неделя у всех, — немного погодя сказала Хема, не пояснив, что это значит.

Она ощупывала пациенток обеими руками, стараясь определить, «вниз головой расположен ребенок или как-то иначе. А то ему будет нелегко выбраться. Поэтому их на пренатальном осмотре направили сюда для поворота плода на головку». Пренатальный осмотр проводила тоже Хема и в том же самом помещении, но в другой день недели.

Она достала стетоскоп, только какой-то маленький, этот инструмент именовался «фетоскоп». От головки стетоскопа отходила никелированная дуга, в которую Хема упиралась лбом, прижимая инструмент к коже, а обе руки у нее оставались свободными и давили на живот. Она подняла палец, требуя тишины. Разговоры стихли, пациенты на носилках и за дверью смолкли, затаили дыхание. Наконец Хема поднялась и произнесла:

— Скачет как жеребец!

Хор голосов подхватил:

— Хвала святым!

Нам послушать Хема не предложила, сразу принялась объяснять:

— Этой рукой я нащупываю головку ребенка, другую руку накладываю на нижнюю часть его тела. Откуда я знаю, где верх, а где низ? — Она посмотрела на Шиву так, будто он задал неприличный вопрос. — А ты знаешь, сынок, сколько тысяч детишек я так поворачивала? Тут большого ума не надо. Головка твердая, как кокосовый орех. Нижняя часть куда мягче. Руками я определяю картину. — Она указала на приспущенную юбку пациентки: — Ребенок повернут ко мне спиной. А теперь гляди…