Книга Человек системы - Георгий Арбатов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но хочу пояснить, что я имею в виду, говоря об отсутствии готовности обеих стран и их руководства к такому крутому повороту в своих отношениях.
Начну с США. Буду краток, потому что главная тема моих воспоминаний – все-таки развитие политики и политической мысли в Советском Союзе.
Прежде всего у меня вызывает очень серьезное сомнение, входил ли вообще в планы Р. Никсона и Г. Киссинджера столь глубокий поворот в отношениях с Советским Союзом, чтобы он мог повлечь за собой окончание холодной войны. Мне кажется, не входил. Оба этих политика – по образу своего мышления, по идеологическим симпатиям и всему прошлому опыту – были типичными представителями политической школы холодной войны, хотя и ставшими к этому времени на более реалистические, прагматические позиции. Возможно, поэтому ни тот ни другой не смогли принять вызов, брошенный Америке уже в восьмидесятых годах новым политическим мышлением, новой политикой Советского Союза, – в общем, выступили как сторонники жесткого курса. А тогда, полагаю, им даже в голову не приходило, что можно поставить перед собой даже как отдаленные, конечные, такие цели, как прекращение холодной войны и гонки вооружений, отказ от «политики силы». Насколько я представляю, такие идеи были для них чем-то выходящим за рамки практической политики.
А я, наверное, представляю себе их мышление неплохо, так как не только систематически читал, изучал то, что они писали и говорили, но и не раз беседовал с руководящими деятелями администрации, многих из них в течение длительного времени знал лично, в частности Киссинджера (а потом познакомился и с Никсоном). Когда эти люди были у власти, они, планируя политику в отношении СССР, думали, по моему глубокому убеждению, не о том, быть или не быть холодной войне и гонке вооружений. А о том, как решить насущные проблемы политики США. В первую очередь – как быстрее и с минимальными политическими издержками окончить войну во Вьетнаме. И конечно, как набрать побольше очков к выборам. Ну и, разумеется, о том, как обеспечить наиболее безопасное для США соотношение различных видов американского и советского стратегического оружия. Последнее – по порядку, но не по значению, – как восстановить и укрепить подорванное войной во Вьетнаме, обострением внутренней ситуации и успехами экономических конкурентов положение Америки в мире.
Собственно, среди американских политиков того времени – вне зависимости от того, республиканцы они или демократы, консерваторы или либералы, – принципиальных противников холодной войны, принципиальных сторонников прекращения гонки вооружений можно было пересчитать по пальцам. А вот тех, кто был противником даже довольно скромного улучшения отношений с СССР, достигнутого при Никсоне, насчитывалось много больше.
И я думаю, горький опыт вьетнамской войны только снял некоторые симптомы, загнал вглубь, но не излечил от имперской великодержавности, национализма и джингоизма многих представителей политической элиты США, как и часть американской общественности. Среди них продолжала жить ностальгия по тем временам, когда после Второй мировой войны США оказались в совершенно исключительном положении в мире и им уже казалось, что наступает «американский век». Может быть, горький опыт и унижение в связи с войной во Вьетнаме, наоборот, усилили эти подспудные чувства, заставлявшие мечтать о том, чтобы вернуть добрые старые времена, когда в экономике их не теснили Западная Европа и Япония, а в военной сфере не достиг паритета Советский Союз. Потому, наверное, и оказался так близок их помыслам и чаяниям призыв Р. Рейгана: «Пусть Америка встанет во весь рост».
Теперь о Советском Союзе. В целом разрядку, внешнеполитический курс шестидесятых – семидесятых годов, начало которого было ознаменовано соглашениями с ФРГ, а затем важными договоренностями с США по военным и политическим вопросам, в нашей стране оценили однозначно как крупный успех. Успех, которому вплоть до самых последних лет едва ли были равные в нашей послевоенной истории. Но успех этот оказался неполным, а главное – непрочным. Важнейшие уроки этого периода как раз и вытекают из анализа того, что было нами тогда недоделано, что не позволило обеспечить необратимость разрядки, ограничивало ее слишком узкими рамками.
Должен честно признать, что главным недостатком своей деятельности как ученого и политика я считаю то, что слишком поздно начал думать об этих проблемах, слишком поздно занялся таким анализом. Однако если бы я и понял важность этой задачи своевременно, не уверен, что ко мне бы прислушались те, кто делает политику. Страна, ее руководство находились тогда на совершенно ином уровне понимания реальностей и готовности с ними считаться.
Я уже говорил о двух моментах, затруднявших нам борьбу против холодной войны, за последовательный курс на ослабление международной напряженности, ограничение и сокращение вооружений.
Один – это идеологическая зашоренность, тот самый комплекс «революционной неполноценности», который глубоко сидел и в нашем сознании, и в нашей политике. Ощущение невыполненности интернационального долга в отношении других народов при этом самым причудливым образом осложнялось пережитками великодержавных притязаний и имперских амбиций. Эта комбинация всегда могла завести политику в трудные ситуации.
И другой – полный выход из-под политического контроля нашей военной политики и военного строительства.
Я имею в виду и количество вооружений и вооруженных сил, и программы создания новых вооружений, и военные доктрины. Не в том смысле, что армия перестала подчиняться политическому руководству. Нет, командовало оно. Но военное и военно-промышленное ведомства подсказывали ему решения. И поэтому военная политика, вырабатывавшаяся и осуществлявшаяся под покровом тайны, вне демократического контроля, переставала служить инструментом внешней политики, обретала самостоятельность, даже начинала объективно диктовать свою волю политикам и дипломатам. Естественно, разрядка не могла долго выдерживать такого положения вещей.
В эти расставленные самими себе ловушки мы угодили во второй половине семидесятых годов, притом в весьма неблагоприятной для страны обстановке. Уже в силу того, что сам ход развития международных дел вывел на новый уровень требования общественности к политике, поднял планку нравственности в международном поведении государств. В результате многое из того, что испокон веков практиковалось и даже считалось нормой, стало восприниматься как вызов мировому общественному мнению, начало провоцировать его острую реакцию. Это относится, в частности, к любым актам военного вмешательства в дела других государств, что достаточно ясно показало отношение общественности к агрессии США в Юго-Восточной Азии, во Вьетнаме. И еще острее эта реакция стала в отношении актов военного вмешательства, когда они совершаются в обстановке разрядки международной напряженности да еще державой, взявшей на себя серьезные обязательства и военного характера, и в области защиты прав человека, закрепленные, в частности, Заключительным актом, подписанным в 1975 году в Хельсинки.
Если предъявлять к развитию своего общества очень высокие требования, мы можем считать застойным периодом все годы между смещением Н.С. Хрущева и смертью Л.И. Брежнева. В течение этих лет – как-никак восемнадцати – не было у нашего общества больших взлетов, отложившихся в исторической памяти этапов общего подъема. Вместе с тем по таким меркам застойной была и немалая часть «славного десятилетия», когда во главе партии и государства стоял Хрущев. Да и некоторые другие периоды нашей истории.
