Книга Огненная дева - Евгения Марлитт

– Я желал бы, насколько это возможно, загладить все безумства моей жизни, – продолжал он. – В ней так много, чего я должен стыдиться, потому что поступал против чести и благородства… Натуры своей я, конечно, переделать не могу. Я ненавижу тех, кто ненавидит меня, и обуздать своего характера я не в состоянии, но от души раскаиваюсь, что был слишком жесток в своей мести… Ваше высочество, я горячо желаю, чтобы счастье и спокойствие водворились там, где некогда я старался поселить несчастье и страдание.

Герцогиня обернулась к нему с совершенно изменившимся лицом.

– Да кто же вам говорит, барон Майнау, что я несчастлива? – спросила она тоном холодной насмешки.

Она вдруг выпрямилась, как будто стояла на ступенях трона и давала аудиенцию подданному. Принять гордую, повелительную осанку ей вполне удалось, но не так вышло со взглядом: ее черные глаза горели диким огнем оскорбленной женщины.

– Я счастлива! Я могу одной ногой раздавить тех, кого ненавижу, потому что я имею власть! Я могу разрушить надежды тех, кто мечтает о верном счастье и блаженстве, потому что и на это имею власть!.. Для гордой, честолюбивой женщины иметь власть – значит быть счастливой. Заметьте это, барон фон Майнау! Ваше скромное желание было совершенно лишнее, как вы сами увидите.

С этими словами герцогиня направилась к двери, но на пороге она остановилась и, указывая на ряд отворенных дверей, посмотрела на него через плечо.

– Вот идет она, кроткая и бледная, как холодная лунная ночь, – сказала она с дьявольскою улыбкой, показывая свои маленькие белые зубы. – Право, барон Майнау, вам можно позавидовать… Но один совет я дала бы вам: не ездите во Францию! Только разве температура Сицилии могла бы еще растопить холод такой строгой добродетели и самонадеянной женственности.

Лиана шла медленным шагом под руку с камергером, с которым танцевала. Герцогиня вышла из зимнего сада, а Майнау остался в дверях в ожидании своей жены. Приближающаяся пара остановилась у противоположной двери, чтобы пропустить вперед проходившую с гордо поднятою головой герцогиню, но она остановилась прямо перед молодою женщиной.

– Любезная баронесса Майнау, – сказала она несколько глухим, но совершенно твердым голосом, – вас увозят от нас… Вы действительно призваны держать дом и мужа в «нежных, но твердых руках». Держите их крепче, чтобы призрак не исчез в ту минуту, как вам будет казаться, что вы держите его очень крепко. Мотылек должен порхать – это его жизненная потребность… А пока счастливого пути, прекрасная невеста!

Она грациозно подняла судорожно сжатые руки и, раскрыв их, осыпала руки и шею молодой женщины дождем измятых, неузнаваемых померанцевых цветов и опять взялась за веер.

– Господин Ливен, я желаю танцевать следующий галоп с графом Брандау, – обратилась она громко к камергеру.

Тот полетел передать стройному лейтенанту приказание танцевать с герцогиней. Слегка кивнув кланявшейся Лиане, герцогиня прошла в концертный зал.

– Мотылек не улетит больше, будь спокойна, – сказал Майнау с веселой улыбкой, привлекая к себе Лиану через порог зимнего сада и со страстной нежностью прижимая ее к груди. – Он вообще никогда не был мотыльком по врожденной склонности, и если бы раньше нашел свою Лиану, то ему не пришлось бы теперь раскаиваться в стольких безрассудных поступках.

Ничего не отвечая, она робко освободилась из его объятий и указала на соседний зал, где видела сидящих в углу друзей; она слышала, как они встали и последовали за герцогинею в зал.

– А, вот и вы! Где же вы прятались, господин гофмаршал? – спросила гордая герцогиня. Граф Брандау стоял перед ней, склонившись почти до земли, а гофмаршал, видимо смущенный, подошел ближе. – Я слышу чудеса. Барон Майнау намерен переселиться во Францию. Вы тоже поедете туда?

Гофмаршал отскочил в ужасе.

– Я, ваше высочество?! – воскликнул он дрожащим голосом. – Скорее в могилу! Скорее буду скитаться из дома в дом, нежели проведу хотя один день с моим… развращенным племянником!.. Я остаюсь в Шенверте, и если ваше высочество соблаговолите изредка пролить милостивый луч света на одинокую жизнь своего верного слуги, то оставьте по-прежнему Шенверт целью ваших прогулок верхом…

– Господин фон Майнау, – прервала она его холодно и сурово, принимая почтительно предложенную ей руку графа Брандау, – я слышала, что бурею сломило вашу великолепную музу, а она-то преимущественно и привлекала меня в «Кашмирскую долину» – теперь же все миновало, миновало!.. К тому же я должна сознаться, что до сих пор прихожу в ужас при воспоминании о происшествии с порохом, которое чуть не стоило зрения наследному принцу и его брату в бытность у вас. Вы понимаете, что нужны годы, чтобы такие ужасы изгладились из материнского сердца.

На эстраде раздались звуки галопа, и прекрасная герцогиня понеслась со своим кавалером, высокомерно кивнув головой уничтоженному гофмаршалу, – «необыкновенно раздраженная и взволнованная», как шептали между собою некоторые жадные до скандала дамы. Гофмаршал с минуту постоял с дрожавшими коленями и мрачно смотрел вслед удалившейся герцогине… Непонятно, неслыханно! Уж не встают ли предки из своих могил и не указывают ли они пальцами на него? Неужели не разверзнется земля, чтобы поглотить злополучного, заклейменного!.. Он впал в немилость – он, который скорее желал бы умереть, чем пережить такое несчастье! И все это произошло без его вины, вдруг, точно набежало темное облако. А через десять минут интересная новость будет переходить из уст в уста, и сотни глаз и пальцев злорадно устремятся на впавшего в немилость гофмаршала… Он исчез из зала.

Вскоре после кареты гофмаршала подъехал к порталу герцогского дворца экипаж, запряженный серыми рысаками.

– Моя миссия кончена – я могу наконец увезти невесту домой, – шепнул Майнау Лиане, сажая ее в экипаж.

Глава 26

Майнау опять сидел на козлах и правил лошадьми, а Лиана приютилась в углу кареты, но не как серая монахиня с холодною решимостью в сердце, некогда всеми осмеянная, но теперь счастливая, в дорогом подвенечном платье, тяжелый шлейф которого расстилался на белых атласных подушках экипажа, в волосах сверкали смарагды, отливая зеленоватым светом, а прекрасные умные глаза молодой женщины восторженно следили за каждым движением красавца мужа, для которого она совершенно вышла из своей холодной, строгой замкнутости и забыла оскорбления, нанесенные ее гордости.

Была тихая, теплая ночь… Бледная луна плыла в темной синеве безоблачного неба, освещая землю своим мягким серебристым светом. За неподвижным прудом парка величественные группы лип Майенфеста соединялись в одну бесформенную массу; в их тени совершенно бесследно исчезала рыбачья деревня, как будто исполинская рука погрузила в воду эту герцогскую игрушку… Лиана не знала, что там в первый раз произнесено было пред герцогиней ее имя, что графиню с рыжими косами вызвали под липы только для того, чтобы заставить против ее воли выполнить давно задуманную месть. Но она тем не менее с содроганием отвернулась: огромная темная масса деревьев, мертвая неподвижность поверхности пруда имели какой-то зловещий вид. Молодой женщине и без того приходилось бороться с тяжелыми ощущениями. Она знала, что в ехавшей перед ними карете сидел также и придворный священник, который как тень всюду следил за гофмаршалом. Она видела из гардеробной, как он сел в карету и захлопнул дверцы… Этот ужасный священник был уже в Шенверте, куда входила она в последний раз; он на самом деле имел отважность и постоянство хищного зверя, с которыми тот преследует по пятам намеченную им жертву… Сильный страх овладел ею, когда они выехали из леса и стали спускаться в живописную, освещенную луною Шенвертскую долину. Там, внизу, ехала карета гофмаршала; было видно, как сверкнули стекла, прежде чем экипаж исчез за можжевеловыми кустами. Лиане нужно было все ее мужество, чтобы не попросить мужа провезти ее прямо в Валькерсгаузен, не заезжая в Шенверт…