Книга Нашествие хронокеров - Александр Соловьёв

Случившееся походило уже больше на магическую телепортацию, чем на объяснимый с помощью науки феномен. Впрочем, что я знаю о возможностях человеческого организма? Раз он существует во времени, то почему не может путешествовать по нему самостоятельно?

Я поделился своими мыслями с Мирой. Она сказала, что индийские йоги могут замедлять и ускорять работу сердца, несмотря на то, сердце регулируется автономно, и его работа не связана с центральной нервной системой. Много еще неизученного в физиологии животных.

От всех этих мыслей легче не стало. И, невзирая на то, что в своих случайных временных прыжках мне удавалось вернуться в исходный пласт, во время переходов я старался по всякому себя отвлекать, чтобы избежать неожиданности.

Я непрестанно бормотал, изнуряя компаньонов. Я читал стихи, возводил теоремы, строил гипотезы, теребил компаньонов вопросами. Уже к полудню голос у меня становился сиплым, а к вечеру я едва мог говорить.

Мы все спали в разных комнатах и, чтобы удостовериться, что я не один, мне приходилось ночью вставать по несколько раз, ходить по дому и заглядывать в двери. В конце концов, Мира перешла ко мне. Мы разложили диван и с этого момента стали спать вместе.

К середине жаркого июля мы все стали испытывать усталость и психическое изнеможение. Особенно страдал Роман в своей кожаной маске и очках. На лице его то и дело появлялись прыщики и опрелости.

Мы тоже изрядно утомлялись. «Скорпион» на плече и эластичный ремень на поясе стали до противного привычны. Хотелось, чтобы произошло хоть что-то, но за все это время мы лишь единожды попали в пласт, напоминавший Остров, однако в нем было поменьше жителей.

Выйдя к людям, пообщавшись, мы узнали то, что упустили сами из-за постоянного пребывания в трансе: оккупированная территория значительно расширилась на восток и запад, а Люблино, Марьино, Братеево и Капотня превратились в отдельный очаг разрушений. Между ним и центром пролегает широкий путь, в котором дома активно рассыпались.

Город в этом пласте разделился надвое, поскольку жители боялись пересекать зараженную полосу. Люди были невеселые, притихшие, многие уходили на юг.

Мы на день задержались в этом месте, которое, как ни странно, тоже называли Островом, и вновь двинулись в путь.

16

Стояла немыслимая жара. Истрепанный пояс, соединявший нас, растянулся, и на нем было уже сделано два узла. В том месте, где наши тела соприкасались, одежду пропитывал пот.

На стенах, возле которых мы совершали переходы, появлялись все новые пятна. Мы пропускали слишком разрушенные здания. Топтаться по их развалинам было небезопасно.

– Добираемся до конца здания и переходим на другую сторону, – командовал я. – Там тень. Отдыхаем пять минут и начинаем двигаться в обратном направлении, к машине. В следующем переулке тоже пойдем по тенистой стороне. Кто нас обязал заглядывать в каждый угол?

– Теория вероятности, – робко говорил Шишига.

Я хлопал его по плечу.

– Надейся на удачу!

– А если пропустим нужные ворота?

Я задумывался и не находил ответа.

– После обеда, когда солнце развернется, можем прочесывать пропущенные стороны, – пожав плечами, заметила Мира.

Мы все переглянулись и прыснули. Очумелость, связанная с переходами, иногда лишала способности понимать очевидное.

– Ладно, – говорил я, насмеявшись. – Вперед. Сто восемнадцатый…

Мы шагали к стене, приседали. Вновь вставали. За время нашего слепого похода это совместное приседание стало настолько привычным действием, что каждый раз при виде стены колени сами собой подкашивались. От сидения на корточках болели ноги, в голове стоял туман. Но жаловаться было нельзя.

Случилось так, что две недели мы почти не разговаривали между собой. Этому предшествовала незначительная ссора между мной и Мирой. Мы повздорили из-за пустяка: кому вести пикап. Отчего-то она вдолбила себе в голову, что если я руковожу походом, то мой мозг необходимо освободить от повседневных операций, таких, например, как вождение автомобиля, приготовление пищи, уборка. Это действительно была самая настоящая забота, мне же тогда показалось, что Мире – по натуре сильной, энергичной и самостоятельной – снова надоело быть на вторых ролях, и она пытается мной руководить.

– Нет, – спокойно сказал я. – Ты не сядешь за руль. Мы все находимся в тонком равновесии с природой и временем. Обязанности распределены. Шаг за шагом мы топаем к цели. Мы стали чувствовать друг друга. Пусть остается все, как есть. И каждый отвечает за то, что ему положено.

– Я слежу за тобой непрерывно, – сказала Мира. – Если мы с Ромкой просто бредем по времени, то ты делаешь что-то большее. Я чувствую, как ты с ним разговариваешь, Ростик. Со временем! Ты стал его понимать, да? Ты постоянно напряжен. Это тяжелая работа. Ты ведь как будто наш проводник, мы просто привязаны к тебе, а ты в любую минуту готов вырвать нас из опасности.

На глазах у нее блеснули слезы. Я смутился и вместо того, чтобы сказать ей что-нибудь оптимистическое, брякнул:

– Глупости. Я думаю о том, чтобы не сбиться со счета, – и, отстранив ее, с важным видом сел за руль.

А она была права. Время стало для меня олицетворенным. С тех пор, как я пошел сквозь него в сопровождении друзей, оно перестало быть просто математическим множеством. Уровни, слои, измерения стали для меня закоулками огромного живого разума, с которым у меня действительно установилось что-то вроде общения на языке тонкой беззвучной иронии.

Я шел в одной связке с компаньонами, а внутри меня теплилась улыбка, которую я адресовал времени, бесконечному пространству вариантов. Я больше не боялся его. Страх был моей первой реакцией. Он сменился возмущением, затем наркотическим трансом. Теперь это была улыбка. Она, как компас, вела меня к цели.

Мы промолчали пятнадцать дней, в течение которых дипломатичный Шишига добросовестно пытался нас мирить. Ему была непривычна моя молчаливость, а я не чувствовал больше необходимости быть экстравертом.

Мы с Мирой продолжали спать в одной постели, но говорили лишь изредка – за завтраком, когда решали, какую территорию сегодня прочесывать. Большую часть светлого времени суток, мы были связаны ремнем; наш пот, просачиваясь сквозь одежду, смешивался; наши мыслеформы сливались; проваливаясь во временные пласты, мы на миг становились единым целым, и нам не о чем было говорить.

Однажды в конце рабочего дня я жестом предложил Мире сесть за руль. Она улыбнулась и согласилась. В этот вечер мы проехались по дорогим ресторанам и, надев противогазы, порыскали в кухнях и подвальчиках, набрали кое-каких деликатесов и коллекционных вин и отправились домой. Но празднество получилось грустноватым.

Дома тем временем все начало приходить в беспорядок. Мы уставали в походе, питались больше в сухомятку. Иные разы даже ночевали невдалеке от рабочей территории в облюбованном помещении большого офисного здания. У нас постоянно не хватало времени запастись продуктами, водой и горючим. После того, как условленное количество переходов было совершено, мы обычно ехали домой, перекусывали и отправлялись пострелять. В округе были перебиты все окна и светофоры. Билборды и рекламные стенды носили следы жестоких боев. Однако мы уже неплохо стреляли, и даже Рома в своих темных очках теперь мог без проблем прострелить жестяную банку из-под колы с расстояния ста метров.