Книга Имперский раб - Валерий Сосновцев

Вскоре Ефрем катил в экипаже из Ливерпуля в Лондон. Друзья-ирландцы сопроводили его до Дублина, там договорились ведомыми только им путями с рыбаками из Ливерпуля. Те переправили его через пролив и наняли экипаж с надежным возницей.

Напряжение последних месяцев оставило Ефрема. Но он испытал какое-то опустошение. Ему казалось, что все пережитое было не с ним. И закончилось будто прочитанная книга. Никто не угрожал больше, никто не гнался. Кругом тишина, ухоженные поля, прямые дороги – захотелось лечь и надолго уснуть.

«Эй, эй, господин Чернышов, – улыбнулся он сам себе. – Кто дозволил? Вы все еще на службе. А ну, не спать! Ать-два!»

Его молчаливый кучер добросовестно исполнял поручение ирландцев. Он был и проводником и слугой. Чтобы избежать лишних встреч и возможных расспросов, он выбирал не большие дороги, а вез окольно, останавливаясь для отдыха лошадей в неприметных харчевнях. Потому стороной миновали Бирмингем, Ковентри, Нортемтон. В городке Бетфорд, что стоит на перекрестке дорог милях в сорока от Лондона, Ефрем решил остановиться на несколько часов. Осмотреться, прислушаться.

В маленьком трактире на краю города за столом, где расположился вместе со своим возницей Ефрем, оказался еще один проезжающий. Был он пожилой, болезненного вида. Одет в поношенный камзол из грубой шерстяной материи. Из рукавов торчали застиранные манжеты полотняной рубашки. Ел он медленно, тяжело дышал, часто отворачивался, прикладывал ко рту платок и надрывно кашлял, каждый раз приговаривая:

– Простите, джентльмены, простите старого человека.

Ефрем и его спутник молча сочувственно кивали. После очередного приступа их пожилой сосед сказал сквозь одышку:

– Это все проклятая шерсть… Я ткач… арендатор, ткач… Знаете, чтобы свести концы с концами, приходится много шерсти прясть, а станок-то у меня не то что станок сельфактор…

– Какой станок? – переспросил Ефрем.

Арендатор посмотрел на него удивленно.

– Мы только возвратились из долгого путешествия… Десять лет не были дома, – пояснил Ефрем и посмотрел на своего спутника. Тот кивал и молча жевал бекон. – Для нас все теперь внове. Что такое сельфактор, не знаем.

– А-а, – протянул ткач. – Сельфактор – это ткацкий станок. Изобретение Самюэля Кромптона. Нить на нем получается тонкая и прочная, и ее так много, что нам, кустарям, машину эту не догнать за всю жизнь!.. Вот мы и гробим себя, работая в перегонки с этими машинами…

– А что, все машины разные? – спросил Ефрем.

– У-у, как вы отстали, джентльмены! – воскликнул ткач. – После того как восемь лет назад ткач Джеймс Харгривс построил свою «Джени» – ткацкий станок с шестнадцатью веретенами – этих изобретений посыпалось на нашу голову как из рукава волшебника! Новые «Джени» имеют теперь по восемьдесят веретен! Больше не получается. Ни один работник не провернет привод такой машины.

Ткач отпил из кружки два глотка пива, откашлялся, снова отпил и продолжил:

– А вот совсем недавно, по-моему, в прошлом году, подумать только, простой цирюльник Аркрайт построил фабрику, где станки работают от водяного колеса!..

Ефрем с интересом слушал, не перебивая. Рассказчик после восклицания поник, потом отпил пива и грустно сказал:

– Хоть и говорят, что Аркрайт украл чужое изобретение, ему плевать. Он сегодня один из богатейших людей… А вот сын простого крестьянина Кромптон, я говорил о нем, тоже не бедняк теперь!.. Не то что мой сынок…

– А что с вашим сыном? – спросил Ефрем, с участием и любопытством.

– Да нет, с ним пока ничего не случилось. Если не считать того, что он укатил теперь за моря, в Америку. Верит во всякие бредни о мгновенном счастье!.. Если упорно трудиться, то и на родине можно счастье найти, как те, о которых я говорил… Теперь мы со старухой будем гадать, а не сложит ли наш сын голову на чужбине?

Старик снова закашлялся да так сильно, что вынужден был встать и пойти к выходу. Он на ходу сунул в руку трактирщика деньги. Больше он не вернулся. Ефрему вспомнилась любимая поговорка его собственного отца: «За морем телушка – полушка да рубль – перевоз! Ты в чем-то прав, старик. Как у нас говорят: где родился – там и пригодился… Так-то оно так, только от мира не отгородиться… Вот как здесь. Весь мир Британией досягаем. Машины делают ее богаче и сильнее… А ведь нам с британцами как бы не столкнуться!»

Ефрем огляделся. Увидел у хозяина на стойке газету. Подошел, стал разглядывать.

– Газета из Лондона, сэр. Хотите, почитайте, – сказал трактирщик.

Ефрем взял газету, вернулся на свое место. В заголовке значилось: «Читатель июнь, 17, 1783». Дальше с первой же строчки шло: «Зарезан в Сан-Жиле – 1 человек, утопилось – 2, один у аббатства Вальтхэм и один у Сан-Дунфана. Убито падением стены – 1. Отравились – 8. Умерло от истощения – 2…» и так почти до конца. «Из этого листка про Лондон я многого не узнаю… Что грязи, нищих, воров и пышных господ там много, мне и так ведомо… Нет, этого мало… Ладно, нужно Лондон посетить тихо».

За соседним столом сидели трое господ. Два кавалера и одна дама. Судя по всему, тоже проезжие. Одеты не бедно. На кавалерах камзолы из голубого шелка, в шляпах перья, оба при шпагах, из рукавов выпадают на запястья кружевные манжеты. Дама в темно-синем костюме с тускло-желтым воротником и с золочеными пуговками. Шляпа у дамы черная, с перьями и золотой тесьмой. На столе у них жареный окорок, кролик и красное вино. Мужчины говорили и держались свободно. Ефрем невольно прислушался.

– Дорогой кузен, – говорил один другому, – нам с вами ничего не остается, кроме как философствовать! Или учиться жизни у этих ткачей, торговцев и прочей черни, как мы изволим называть их.

– Чему они могут научить к примеру вас, дорогой Уильям? – игриво спросила женщина.

– О, дорогая Гретта, многому, если только захотеть учиться, – ответил ей Уильям.

– Чему же? Уточни, дорогой кузен? – недовольно попросил второй кавалер чуть задиристо.

– Например, здоровому цинизму, дорогой Генри. Ты скажешь, что при дворе ты видишь это каждый день. Верно, скажу я. Но то уже гнилой цинизм.

– Ничего себе – гнилой! – воскликнул Генри. – Чтобы укрепить власть, нужно сначала подкормить тех, кто тебя будет прославлять: философов, писателей, поэтов, художников, артистов. Потом тех, кто тебя будет защищать – армию и только потом, что останется, по капле раздать тем, кто тебя поит и кормит, не забыв себя, конечно. Для осуществления всего этого нужен колоссальный цинизм. Только так можно удержать власть.

– Вот это я и называю гнилым цинизмом. Те, кого ты назвал, могут лишь подкрепить власть, а не создать ее. Они с легкостью сменят предмет восхищения, как портовая шлюха меняет матросов. Воины? Стоит им не заплатить вовремя, и они норовят сами отобрать эту самую власть. Так что тот цинизм, который назвал ты, нездоровый и родит нездоровый, недолговечный плод, называемый властью.

– Чем же цинизм лавочников, прядильщиков, лудильщиков здоровее? – вставила свое слово в разговор дама.